Размышляя сначала в госпитале, а затем вспоминая этот эпизод в послевоенное время, я спрашивал себя: «Почему рота сразу не пошла в атаку? Они же видели моё поведение на поле боя. Сомнений в том, что я не боюсь смерти, ни у кого не возникало. Так в чем же дело?». И только после долгих размышлений, уже в зрелом возрасте, понял, что мои подчиненные привыкли в опасных ситуациях видеть меня первым — первым поднимавшимся в атаку и первым бегущим впереди цепи.
На этот раз ситуация на поле боя для меня была неясной: почему немцы не стреляют из леса, видя нас слева, и нет орудий или танков в овраге справа? Согласно Боевому уставу пехоты я должен боем руководить позади роты и только в исключительных случаях, когда требует обстановка, личным примером воодушевлять атакующих, вырываясь вперед. В восьмидесяти случаях из ста в атаку я поднимался первым. Рота к этому привыкла. А психология подчинённых известна: «Пусть первым будет кто-то другой, а я посмотрю и выжду». Я же сам превратил себя в пробный камешек. Солдаты знают, что после гибели командира происходит длительная заминка, которая приводит к ложному упованию на более благоприятную обстановку. Эта очень распространенная и устойчивая, но вредная «философия» — авось вследствие этой заминки сохранится жизнь — всегда гнездится в обывательской душе, облаченной в серую шинель. Наивные заблуждения!
Когда мы перемахнули вершину, я взглянул сначала направо, где не увидел ни танков, ни орудий, ни пехоты противника, а затем налево, в сторону леса, интуитивно почувствовав, что оттуда угрозы не ожидается.
Впереди преграждал нам путь глубокий, заросший редколесьем овраг. Особого препятствия он для нас не представлял, и обходить его я счел нецелесообразным. И вдруг, когда мы были от него метрах в ста-двести, наши «дорогие» братья артиллеристы с высокой точностью обрушили на этот овраг огонь целого дивизиона 76-миллиметровых орудий, теоретически правильно предполагая расположение артиллерийско-минометных позиций врага. Я быстро сообразил, что артиллерийский командир-любитель воевал по карте на «авось», не удосужившись произвести артиллерийскую разведку. В скольких случаях наши артиллеристы, действуя по своему наитию, сокрушали нас, срывая реальные, а иногда и решающие успехи. Я приказал роте отбежать правее, во избежание ненужных и глупых потерь. А если бы мы на две-три минуты раньше добежали до этого оврага и спустились в него? Судьбе угодно было допустить заминку на исходном рубеже, при первом невыполнении моего приказа, что и уберегло нас, может быть, от полного уничтожения. Как знать! Мы часто говорили на фронте о судьбе…
После этого мы перемахнули ещё одну высоту, на скате которой, обращенной в сторону немцев, на левом фланге солдаты обнаружили землянку и спрятавшихся в ней неизвестных людей. Несколько солдат закричали в мою сторону, что в землянке гражданские люди. «Ко мне их», — не останавливая роты, приказал я. Достигнув очередного рубежа и выставив наблюдателя, все повалились от усталости на ещё зелёную траву. Через несколько минут ко мне подвели трёх человек: пожилого мужчину лет пятидесяти, обросшего щетиной, красивую белокурую девушку лет девятнадцати-двадцати и подростка лет тринадцати.
Солдаты вытащили немецкие галеты и начали с хрустом их жевать. Подали и мне парочку.
Грозно спрашиваю: кто такие? За всех отвечала девушка: мол, они батрачили у немцев и сейчас пробираются к своим. Я уже плохо помню: то ли она была в опорках, то ли босая и без чулок, но все они были легко и плохо одеты. Я спросил у них про немцев. Она ответила, как могла. Я понял, что в непосредственной близости больших сил нет, но что совсем недалеко расположена санитарная часть. Все трое с каким-то радостным трепетом и удивлением смотрели на нас. Старик извлек из кармана яйцо и в пригоршне, как драгоценность, пытался отдать мне. Я понял, что это единственный продукт питания, которым они располагали. Наши сердца сжались. Я тут же приказал отдать им всё, что есть съестного. Из карманов и вещевых мешков посыпались к их ногам куски хлеба и еще что-то. Но они не шелохнулись, хотя и видно было, что очень голодны.
Девушка-красавица не реагировала ни на что. Она стояла почему-то и не сводила с меня своих прекрасных глаз. Она не плакала, но слёзы счастья катились по ее щекам сами собой. Я спросил: «Откуда?». Она, вероятно, впервые ощутившая себя свободной женщиной, ответила: «Из Луги». «А я из Бологого», — успел ответить я.
Вдруг послышался крик наблюдателя: «Танки!». Торопливо дожевав галету и стряхнув с груди крошки, я поднялся и приказал готовиться к отражению танковой атаки. Наблюдатель кубарем скатился вниз и занял своё место в боевом расчете.
Я сказал этим людям: «Уходите». Они будто и не слышали, продолжая смотреть на меня как завороженные или загипнотизированные. Я повторил, уже повысив тон: «У-хо-ди-те! Да побыстрей!». Они продолжали cтоять как глухонемые. «Уходите немедленно! Я не могу допустить вашей гибели под гусеницами танков! Да захватите с собой что-то поесть».
С глубоким сожалением они в последний раз посмотрели на нас, медленно поклонились, взяли какую-то малость из еды и понуро пошли, а затем быстро-быстро побежали, исчезнув навсегда.
Что с ними стало? Не попали ли под огонь или под танки? А может быть, их расстреляли свои?
Будучи в Ленинграде в канун 40-летия Победы, я об этом эпизоде написал заметку в «Ленинградскую правду»: «Где ты, девушка из Луги?». Каково же было мое удивление, когда этот материал, изуродованный цензурой, поместили в книге «Память. Письма о войне и блокаде». Лениздат, 1985 год.
Борьба с танками дело нешуточное и вовсе не такое, как это изображается в кинокартинах. На наше счастье, танки не пошли на нас, видимо, высотка скрыла нашу роту от немецких наблюдателей.
Высокое нервное напряжение при принятии решения о рациональных действиях роты по отражению атаки этих стальных чудовищ несколькими противотанковыми гранатами, которыми располагала рота, переключило на какое-то время моё внимание к окружающей действительности и машинальному выполнению приказа на новое сближение со вторым батальоном. Поэтому не помню, при каких обстоятельствах рота вновь соединилась с остатками батальона, но запомнил, что после этого мы начали движение гуськом по лесной тропе вдоль высокой лесистой гряды, не встречая сопротивления. Комбат, кажется, не выставил боевого охранения, что заставило меня насторожиться и зорко поглядывать по сторонам. Двигаясь не спеша, на ходу отдал приказ своим командирам взводов о самостоятельном занятии круговой обороны в случае внезапного нападения врага. С комбатом мне говорить было не о чем, поэтому и держался от него на расстоянии. Он тоже ко мне не проявлял никакого интереса, не спросил даже фамилии. Отчужденность была налицо. Переподчинение подобного рода, по моему мнению, положительных результатов, как правило, не даёт. Сиюминутная затычка не может существенно повлиять на общие результаты боевых действий.
Геннадий Зюганов
СТРОИТЕЛЬ ДЕРЖАВЫ
Сталин. Это имя накрепко связано с историей нашей страны. Оно во многом воплотило в себе весь XX век — самый динамичный и самый бурный, самый плодотворный и самый разрушительный в истории человечества. Век, на протяжении которого цивилизация шагнула сразу на несколько ступеней вперед. В горниле XX столетия, в непрерывных переменах и жизненных ломках, в кризисах и взлетах, во все более острых социальных конфликтах и революциях, в двух мировых войнах и космической эпопее ковался новый человек, вступивший в третье тысячелетие. И во всех этих делах, на всех поворотах истории Сталин и память о нем играли важнейшую роль.
Со Сталиным связаны самые трагические и великие страницы нашей истории. Революция и разруха, вызванная гражданской войной и империалистической интервенцией. Индустриализация и коллективизация, превратившие СССР в одну из ведущих мировых держав. Давление капиталистического окружения и постоянная угроза нового нашествия. Смертельная схватка с фашизмом, отнявшая жизнь у 27 миллионов советских людей, и невиданные трудности восстановления народного хозяйства. Последовавшая затем «холодная война». Прорыв в космос и обретение страною ранга сверхдержавы. И многое, многое другое. Все это наложило свой отпечаток на судьбу и облик нашей страны, на характер ее народа. Обусловило жесткость, а подчас и жестокость государственной системы, перекосы в идеологической и политической сферах.
И все же тот, кто ищет простых и прямолинейных решений при анализе сталинской эпохи, обречен на неудачу. В вопросе о Сталине плодотворен только диалектический метод.
Есть все основания утверждать, что личность Сталина сродни самым грандиозным фигурам эпохи Возрождения, которая так же, как и ушедший век, знаменовала собою переход человечества на новый виток исторического развития.