Читать интересную книгу Ересь - С. Пэррис

— Вы можете быть совершенно спокойны на этот счет, — заверил я его.

Мне уже не терпелось познакомиться с его дочерью, столь образованной и твердой, по отзыву отца. Общение с умной молодой женщиной, пожалуй, скрасит ужин у ректора, до того представлявшийся мне довольно скучным.

Глава 3

К обеду я переоделся в чистую рубашку и простой черный камзол, натянул панталоны и остановился на миг, глядя на свое отражение в мутноватом зеркале. Волосы и борода чересчур отросли, что правда, то правда, а под дождем совсем растрепались. Еще будучи при французском дворе, я решил, что состязаться с модниками в нарядах и прическах не стану: жалко времени, да и тщеславия недостает. Однако теперь я подумал о том, что и в тридцать пять лет выгляжу еще совсем неплохо. В зеркале я увидел большие темные глаза; правда, после нашего дорожного приключения на щеке у меня осталась ссадина, но, пожалуй, девушку, живущую в колледже, точно в монастыре, боевое ранение скорее привлечет, а не оттолкнет.

Я привык нравиться женщинам, несмотря на то что не годился в женихи: ни богатства, ни титула и довольно-таки двусмысленная репутация. Возможностями, представившимися мне в Париже, я попользовался на славу, но не встречал после Морганы женщины настолько умной и живой, чтобы она смогла затронуть мое сердце. Однако дочка ректора и впрямь заинтересовала меня, и, должен признаться, ко встрече с ней я готовился, хотя и понимал, что не могу позволить себе подобных развлечений в Оксфорде: слишком мало у меня времени и слишком многое надо сделать.

Я подмигнул своему отражению, провел руками по волосам и слегка покачал головой — мол, дурак ты, дурак — и в прекраснейшем настроении отправился вниз по лестнице к арке восточного крыла, откуда, как мне объяснили, я мог пройти к ректору.

Я вышел в огороженный сад позади здания колледжа. Сад не был изуродован излишним рвением садовников; свободно росли плодовые деревья, у корней их поднималась густая трава, в которой пестрели яркие полевые цветы, а у тропинки вдоль стены были расставлены деревянные скамейки. Будь погода получше, студенты да и профессора с удовольствием посидели бы за работой в этом саду, подумал я. Сейчас сад был пуст, и дождь барабанил по листьям.

Я вернулся под арку, нашел дверь с табличкой, на которой было написано имя ректора, оправил на себе одежду и приготовился вкусить оксфордского гостеприимства.

Из-за двери слышались громкие мужские голоса. Казалось, о чем-то спорили. Старый, измученный с виду слуга открыл дверь и сразу провел меня в красивую комнату с высоким потолком. В противоположной стене был ряд сводчатых окон, две другие были отделаны панелями темного дерева, увешаны гобеленами и портретами. Теперь мне стала ясна причина спора: за дальним концом длинного, уставленного свечами стола сидела девушка лет девятнадцати в простом сизо-сером платье с прямым расшитым лифом; длинные темные волосы она распустила по плечам и спине. Как и все за столом, она прервала беседу, обернулась ко мне, когда я приблизился, и оглядела меня с ног до головы с любопытством и чуть ли не с насмешкой. Это была София Андерхилл. Теперь я понял, отчего ее отец так рвется поскорее выдать ее замуж: это личико с сияющими светло-карими глазами, должно быть, отвлекало от пыльных книжек всех студентов, сколько их было в колледже. Ректор, сидевший во главе стола, с важностью поднялся мне навстречу и протянул руку для традиционного рукопожатия.

— Добро пожаловать, доктор Бруно, добро пожаловать за мой стол. Садитесь, прошу вас. Я хотел бы представить вас старшим членам колледжа и моей семье.

Он указал мне место слева от себя, точно напротив его дочери, что я с удовольствием и отметил. Вежливо поклонившись девушке, я оглядел других гостей. Всего здесь собралось десять человек; и все, кроме девушки и женщины средних лет с усталым лицом, которая сидела рядом с девушкой, были облачены в университетские мантии.

— Разрешите представить вам мою супругу, мистрис Маргарет Андерхилл, — произнес ректор, указывая на усталую женщину.

— Piacere di conoscerla,[7] — склонил я перед нею голову, и женщина слегка улыбнулась. Вопреки заверениям мужа, ее, кажется, вовсе не радовала перспектива принимать и развлекать гостей.

— А вот моя дочь София, — с невольной гордостью продолжал ректор. — Как видите, я дал ей греческое имя, означающее «Премудрость».

— Так что ее поклонники вправе называться «философами», — улыбнулся я. — «Любящими Софию».

Мать девушки слегка нахмурилась, мужчины постарались сдержать смех, но София ответила мне улыбкой и, слегка покраснев, опустила глаза. Ректор из вежливости также слегка растянул губы в улыбке.

— Меня предупреждали, что ваши соотечественники изощрены в любезностях, — проворчал он.

— В особенности монахи, — фыркнул пожилой человек, сидевший по правую руку от Софии, и гости рассмеялись громче прежнего.

— Бывшие монахи, — подчеркнул я, глядя красавице прямо в глаза. На этот раз она не отвела взгляд и вдруг так напомнила мне Моргану, что я чуть не задохнулся от наплыва чувств.

— Протестую от имени моих земляков, — вмешался темноволосый юноша, мой сосед слева. Внешне он и впрямь смахивал на итальянца, хотя по-английски говорил без акцента. — Или, вернее, от имени земляков моего отца, — уточнил он. — Не понимаю, отчего мы стяжали среди англичан репутацию соблазнителей. Увы, я подобного таланта лишен! — Он вскинул руки, как бы признавая поражение, и вся компания расхохоталась.

Похоже, молодой человек лишь прикидывался скромником: он был красив, изысканно одет, борода и усы тщательно подстрижены. Обернувшись ко мне, он дружески протянул руку:

— Джон Флорио, сын Микеланджело Флорио из Тосканы. Рад знакомству, доктор Бруно из Нолы. Ваша слава бежит впереди вас.

— Которая из них? — спросил я, вновь вызвав общий смех.

— Мастер Флорио — достопочтенный ученый, знаток языков, каким был и его отец, — вмешался ректор. — Он составляет книгу пословиц разных народов. Не сомневаюсь, он и сегодня потешит нас очередными находками.

— Чем женщина набожней, тем ей обожанье дороже, — не замедлил порадовать нас Флорио.

— Это правда, — подтвердила София, притворяясь смущенной; Флорио так и засиял.

— Благодарю вас. — Ректору все труднее было удерживать на лице улыбку. — Доктор Бруно, я подумал, что вам, возможно, будет затруднительно вести беседу на английском языке, и потому посадил рядом с вами земляка-итальянца.

— Весьма любезно с вашей стороны, — поблагодарил я. — Я годами учился английскому языку у путешественников и ученых собратьев, но практики у меня маловато.

— Мой отец, как и вы, бежал из Италии, спасаясь от инквизиции, он был приверженцем Реформы, — заговорил Флорио, наклоняясь ко мне. — Он приехал в Лондон, получил место в доме лорда Берли, а затем преподавал итальянский язык леди Джейн Грей и принцессе Елизавете.

— Значит, он не страдал в изгнании, — подытожил я.

— Всякое изгнание — страдание! — вспыхнул вдруг пожилой человек рядом с Софией. — Можно лишь удивляться жестокости человека, подвергшего этому своего коллегу, не правда ли, Роджер? — И он подался вперед, впившись взглядом в человека, сидевшего по другую руку от девушки; это был крупный мужчина лет пятидесяти, широколицый, с густой, едва начавшей седеть бородой и здоровым деревенским румянцем. Он отвернулся в смущении. — А тем более на своего друга, — безжалостно закончил обвинитель, после чего повисло неловкое молчание.

— Моему отцу и впрямь повезло с покровителями, — торопливо продолжал Флорио, заполняя неловкую паузу, — хотя нас вторично изгнали — уже из Англии, — когда я был ребенком, а к власти пришла Мария Кровавая.

— Упокой, Господи, ее душу, — благочестиво пробормотал все тот же пожилой человек.

На этот раз ректор не выдержал:

— Прошу вас, доктор Бернард!

— О чем вы меня просите, ректор? — Доктор Бернард жестом указал на меня, длинные белые волосы разметались вокруг его лица, будто птичье оперенье. — Я должен соблюдать осторожность в присутствии монаха-расстриги, как бы он не донес на меня графу Лестеру? — Старик уставился на меня. Многих зубов у него недоставало, ему, должно быть, уже перевалило за семьдесят, глаза его слезились, но смотрели зорко. Резкие черты лица с глубоко запавшими щеками рельефно проступали в пламени свечей — наверное, дети его боятся. — Меня сделала профессором сама королева Мария тридцать лет тому назад, когда поборников новой веры изгнали из университета, и я остаюсь на этой должности при всех переворотах, хотя друзья мои давно мертвы или отправлены в отставку, и сам я отрекся от старой веры. — Он рассмеялся, как мне показалось, над самим собой, но тут же снова стал серьезен и, ткнув в меня пальцем, спросил: — А вы разве не католик, доктор Бруно?