Читать интересную книгу Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны? - Александр Елисеев

Сталину претило воспевание репрессий, карательных методов, которое стало нормой для многих представителей политической и творческой элиты. По свидетельству адмирала И. С. Исакова, во время посещения Беломорско-Балтийского канала Сталин не хотел выступать, всячески отнекивался. Все-таки один раз он выступил, испортив настроение многим «энтузиастам». Сталин резко раскритиковал (за излишний пафос) предыдущие выступления, в которых воспевалась стройка и сопутствующая ей «перековка» заключенных.

В перестройку было принято противопоставлять жестокому Сталину «гуманиста» Ленина. Между тем «самый человечный человек» критиковал Сталина за излишнюю мягкотелость по отношению к врагам. Как-то во время одной из бесед с Молотовым Ф. Чуев спросил, кто был жестче — Ленин или Сталин? Молотов уверенно ответил: «Конечно, Ленин. Строгий был. В некоторых вещах строже Сталина. Почитайте его записки Дзержинскому. Он нередко прибегал к самым крайним мерам, когда это было необходимо. Тамбовское восстание приказал подавить, сжигать все. Я как раз был на обсуждении. Он никакую оппозицию терпеть не стал бы, если была такая возможность. Помню, как он упрекал Сталина в мягкотелости и либерализме: „Какая у нас диктатура? У нас же кисельная власть, а не диктатура“».

Зато Ленин очень хвалил Троцкого с его методами расстрела каждого десятого в отступившей красноармейской части. Он всячески защищал Троцкого от обвинений в жестокости, утверждая, что Лев Давидович пытается превратить диктатуру пролетариата из «киселя» в «железо».

В свое время я очень сильно удивлялся тому, что наши либеральные и демократические обличители коммунизма основной огонь своей критики направляли и направляют именно против Сталина. Ленину, конечно, тоже достается, но не столь сильно. Главный демон — именно Сталин. Помнится, как в середине 90-х годов Г. А. Зюганов решил процитировать отрывок из сталинской речи на XIX съезде. Так гневу либеральных журналистов не было предела. Дескать, вот, наконец-то, Зюганов окончательно показал своё тоталитарное лицо. Но всякие культовые ритуалы коммунистов, связанные с Лениным, их не раздражали, скорее забавляли.

Как же так? Ведь именно Ленин был основателем «советской», большевистской системы. И он был гораздо жестче Сталина, при нем погибло намного больше людей. Почему же большая часть шишек достается Сталину? А все очень просто. Сталин выволок на своем хребте великую державу и сделал ее сверхдержавой. А либералам нужно, чтобы Россия стала всего лишь частью Запада, войдя туда на правах прилежного ученика. Вот они и не могут простить Сталину изменение траектории движения России в конце 20-х годов. Проживи Ленин чуть подольше или приди к власти какой-нибудь действительно «верный ленинец», страна бы просто не выдержала груз коммунистической утопии. Она бы сломалась, а «добрые» дяденьки с Запада подобрали осколки и склеили что-нибудь нужное себе. Вроде ночного горшка…

Плюрализм вождя

Репрессии часто выводят из «сталинской нетерпимости». В сознании очень многих прочно утвердился образ Сталина-деспота, требующего от всех и в первую очередь от своего политического окружения строжайшего единомыслия и беспрекословного подчинения. Надо сказать, что этот образ бесконечно далек от действительности. Безусловно, революционная эпоха, с присущими ей радикализмом и нигилизмом, сказалась на характере Сталина. В определенные моменты ему были присущи и нетерпимость, и грубость, и капризность. Но он никогда не препятствовал тем, кто отстаивал собственную точку зрения.

Сохранились свидетельства очевидцев, согласно которым Сталин вполне допускал дискуссии по самым разным вопросам. Вот что говорят люди, работавшие с вождем. И. А. Бенедиктов вспоминает: «Мы, хозяйственные руководители, знали твердо: за то, что возразили „самому“, наказания не будет, разве лишь его мелкое недовольство, быстро забываемое, а если окажешься прав, то выше станет твой авторитет в его глазах. А вот если не скажешь правду, промолчишь ради личного спокойствия, а потом все это выяснится, тут уж доверие Сталина наверняка потеряешь, и безвозвратно».

Сталинский нарком вооружения Д. Ф. Устинов отмечает, что «при всей своей властности, суровости, я бы даже сказал, жесткости он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений».

А Н. Байбаков писал о вожде следующее: «Заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему — каков сам человек, если трус — не годится, если дерзновенный — нужен… Я лично убедился во многих случаях, что, наоборот, Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всем, что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как натура цельная и прямая».

Порой споры Сталина с лицами из своего окружения носили достаточно жесткий характер. Вот что вспоминает Жуков: «Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения». Хрущёв великолепно дополняет Жукова, говоря о Молотове так: «Он производил на меня в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои суждения по тому или иному вопросу, высказывался и говорил Сталину все, что думает».

Может быть, Жуков и Хрущёв имеют в виду чисто «технические» вопросы, не затрагивающие сферу «большой политики» (по таким вопросам разногласия неизбежны в любом случае)? Вопросы типа того, сколько подкинуть «на бедность» какому-нибудь заводу? Нет, дискуссии касались важнейших вещей. Так, в 1936 году Молотов серьёзно и долго спорил со Сталиным по вопросу об основном принципе социализма, который предстояло закрепить в новой, третьей советской конституции. Вождь предлагал объявить таким принципом свое положение «от каждого — по способностям, каждому — по труду». Молотов же считал, что в условиях социализма, т. е. только первой фазы коммунизма, государство не может получать от человека по его способностям, это станет возможным лишь при переходе ко второй фазе, собственно коммунизму.

Указанное разногласие, безусловно, имело важнейший характер. Сталин, по сути, пытался внедрить ту мысль, согласно которой при социализме общество может достичь наивысшего уровня развития, и ему вовсе не обязательно уповать на коммунистическую утопию (ниже еще будет приведена аргументация в пользу того, что «вождь всех народов» не был ни марксистом, ни вообще коммунистом). Конечно, напрямую он этого не говорил, но создавал некий базис для будущих идеологических новаций. То была излюбленная сталинская «игра» — создавать некое компромиссное положение и использовать его как ступеньку для создания еще одного положения, более смелого, но все равно компромиссного. Постепенно продвигаясь вверх по этим ступенькам, вождь оставлял далеко внизу первоначальный посыл, делая его незаметным.

Иногда и все раболепное сталинское окружение занимало позицию, совершенно отличающуюся от позиции вождя, и последний был вынужден уступать. Приведу яркий пример. Историк Б. Старков на основании архивных документов (материалы Общего отдела и Секретариата ЦК, речь М. Калинина на партактиве НКВД) сделал поразительное открытие. Оказывается, Сталин хотел поставить на место «потерявшего доверие» Ежова Г. М. Маленкова, которого очень активно продвигал по служебной лестнице. Но большинство членов Политбюро предпочло кандидатуру Л. П. Берии.

Конечно, далеко не все и далеко не всегда имели полную возможность выражать свою позицию открыто. Но было бы совершенно неверно считать, что неугодные мнения обязательно карались и заканчивались неизбежно расстрелом или лагерем.

Рассмотрим некоторые любопытные примеры. В апреле 1943 года в Институт экономики Академии наук СССР была представлена рукопись докторской диссертации Н. И. Сазонова «Введение в основы экономической политики». В ней он объявил ошибочной всю предвоенную политику в области экономики. Для исправления ситуации Сазонов предлагал: привлечь иностранный капитал в виде концессий; перевести 80 % советских предприятий на акционерную основу с распродажей преимущественно за границей; отменить монополию на внешнюю торговлю. Естественно, диссертацию задвинули и раскритиковали, но самого автора не репрессировали.

В том же самом ИЭ АН СССР летом 1945 года была предложена к рассмотрению рукопись докторской диссертации С. И. Мерзенева, бывшего, кстати говоря, секретарем парткома указанной организации в 1943–1944 годах. Она носила название «Заработная плата при социализме». В ней предлагалось пересмотреть многие основы марксизма. Партбюро исследование отвергло, порекомендовав Мерзеневу пересмотреть не марксизм, а собственные воззрения. Он обиделся и написал письмо Маленкову, в котором доказывал необходимость «пересмотра учения Маркса о форме социалистического хозяйства». По мнению экономиста, и Маркс, и Энгельс ошибались, считая, что при социализме и коммунизме будет господствовать натуральное хозяйство. Маленков аргументы Мерзенева не принял, и тот вынужден был расстаться с институтом. Тем не менее до репрессий дело не дошло. И даже не это главное. Обращает на себя внимание то, что Сазонов и Мерзенев не побоялись представить свои смелые (мягко говоря) выводы на суд научной и партийной общественности. Значит, они не ждали сколько-нибудь серьёзных преследований и даже надеялись отстоять собственную точку зрения. А это, в свою очередь, означает наличие в обществе определенной свободы.