– Пропала?
– Да.
– Вы в этом уверены?
Я сказал, что уверен, потому что, как вы знаете, так оно и было.
– Может быть, вы просто его не заметили?
– Такую штуку нельзя не заметить.
Он снова зажужжал.
– Но это же ужасно!
– Хуже не придумаешь, согласен.
– Ваш дядя будет страшно огорчен.
– Да он будет реветь от горя как белуга.
– Почему именно как белуга?
– Этого я вам сказать не могу, но то, что заревет, – гарантирую.
По выражению, появившемуся на лице Бобби, пока она слушала наш диалог, можно было догадаться, что от нее ускользает суть разговора. Как будто мы говорим на суахили.
– Ничего не понимаю, – сказала она. – Как это – пропала?
– Ее украли.
– В загородных домах не бывает краж.
– Бывают, если появится Уилберт Артроуз. Он же кле… клеп… ну, как там это называется, – сказал я и протянул ей письмо Дживса. Она с большим интересом его изучила и, когда смысл послания до нее дошел, воскликнула: «Чтоб мне провалиться со всеми потрохами!» – добавив, что в наше время можно ждать чего угодно. «Но, с другой стороны, – сказала она, – это нам на руку».
– Теперь, сэр Родерик, вы сможете с полным основанием подтвердить, что он и вправду чокнутый.
Последовала пауза, во время которой папаша Глоссоп, по-видимому, взвешивал ее слова и скорее всего сравнивал с У. Артроузом других чокнутых, которых ему доводилось встречать на протяжении долгой лечебной практики.
– Вне всякого сомнения, его метаболизм чрезмерно подвержен стрессам, возникающим вследствие взаимодействия внешних раздражителей, – произнес он, и Бобби с покровительственным видом похлопала его по плечу, на что я ни за что не отважился бы, хотя наши отношения, как я уже упоминал, стали гораздо более сердечными, чем прежде, и заявила, что лучше не скажешь.
– Ну вот, давно бы так! Повторите эти слова миссис Траверс, когда она вернется. Тогда у нее будут все козыри на руках в этой истории с Уилбертом и Филлис. У нее наконец появится аргумент, чтобы заявить протест против заключения брака. «А что вы скажете насчет его метаболизма?» – спросит она, и Апджону нечем будет крыть. Так что все прекрасно.
– Все, – уточнил я, – кроме того, что дядя Том лишился зеницы ока.
Она задумчиво закусила губу.
– Да, верно. Здесь ты прав. Какие мы можем принять меры?
Она взглянула на меня, и я сказал, что не знаю, и тогда она взглянула на папашу Глоссопа, и он тоже сказал, что не знает.
– Ситуация чрезвычайно деликатная. Вы со мной согласны, мистер Вустер?
– На все сто.
– При сложившихся обстоятельствах ваш дядя не может просто пойти к этому молодому человеку и потребовать вернуть похищенную собственность. Миссис Траверс со всей недвусмысленностью подчеркнула, что следует соблюдать величайшую осторожность, чтобы не нанести мистеру и миссис Артроуз…
– …обиды?
– Я собирался сказать «оскорбления».
– Можно и так. Что в лоб, что по лбу.
– А они, вне всякого сомнения, почувствуют себя оскорбленными, если их сына обвинят в краже.
– Да это все равно что раскрыть красный зонтик прямо перед мордой быка. Они прекрасно знают, что Уилберт воришка, но кому понравится, когда об этом говорят другие.
– Вот именно.
– Тактичный человек не станет заикаться об этом в их присутствии.
– Совершенно верно. Решительно не представляю себе, что тут можно сделать. Я в полном недоумении.
– И я тоже.
– Зато я – нет, – сказала Бобби.
Я затрепетал, как вспугнутый… как его… ну, не важно, кто бы там ни был. В ее голосе мое многоопытное ухо различило то особенное оживление, по которому я безошибочно догадался, что она опять что-то затевает. Я понял, что сейчас она предложит нам план, в результате которого не только содрогнется потрясенное человечество и луна окрасится в цвет крови, но и некий несчастный – я имел все основания подозревать, что этим несчастным буду я, – окажется ввергнутым в то, что Шекспир называл «целым морем бед», если это, конечно, Шекспир. Мне доводилось слышать это оживление в ее голосе и прежде, например в ту ночь, когда она, вложив в мою длань шило, объясняла, где находится грелка сэра Родерика Глоссопа. Многие придерживаются мнения, что Роберту, дочь покойного сэра Катберта и леди Уикем из Скелдинг-Холла, графство Хартфордшир, нельзя держать на воле. Я один из горячих приверженцев этого философского направления.
Папаша Глоссоп, мало знакомый с данной представительницей прелестного пола и потому не знавший, что с детских лет ее девизом было «Где наша не пропадала!», был весь внимание и любезность.
– У вас есть конкретный план, мисс Уикем?
– Разумеется. Все ясно как дважды два. Вы знаете, в какой комнате живет Уилберт?
Он ответил, что знает.
– А вы согласны, что человек, который гостит в загородном доме и стащил что-то из хозяйского добра, может спрятать это что-то только в своей комнате?
Он сказал, что, несомненно, так оно и есть.
– Ну вот и прекрасно.
Он взглянул на нее «в немом оцепенении», как выразился бы Дживс.
– Вы хотите сказать… Не предлагаете же вы, чтобы…
– Чтобы кто-то пробрался в его комнату и там пошарил? Именно это я и предлагаю. И совершенно ясно, кому выпадет сей почетный жребий. Глас народа требует, чтобы это сделал Берти.
Я нисколько не удивился. Я ведь с самого начала чувствовал, что к этому идет. Не знаю почему, но всякий раз, когда возникает необходимость выполнить какую-то грязную работу, мои друзья и близкие в один голос восклицают: «Это должен сделать Вустер». Беспроигрышная лотерея. Хоть я и не питал особых надежд на то, что мои робкие протесты способны изменить приговор судьбы, я все же решил воспользоваться правом на последнее слово.
– А почему я?
– Тут нужен человек молодой.
Чувствуя, что сражение проиграно, я продолжал упираться.
– А я так не считаю, – сказал я. – По-моему, зрелый и опытный человек справится с этим гораздо успешнее, чем неоперившийся новичок вроде меня, ведь я и в детстве не отличался в игре «Найди туфлю». Это же очевидно.
– Не упрямься, Берти. Ты же обожаешь приключения, – сказала она, хотя откуда она это взяла – ума не приложу. – Представь, что ты сотрудник контрразведки, который разыскивает документ государственной важности, похищенный женщиной под черной вуалью, распространяющей вокруг себя аромат экзотических духов. Когда еще представится такой случай! Что ты сказал?
– Я сказал: «Ха!» А вдруг кто-то войдет?
– Глупости. Миссис Артроуз работает над книгой. Филлис у себя в комнате, печатает речь Апджона. Уилберт на прогулке. Апджон уехал. Войти может разве лишь Бринкликортское привидение. Если оно тебе явится, можешь презрительно рассмеяться и пройти сквозь него. Это отучит его шляться где не следует, ха-ха-ха.
– Ха-ха-ха! – залился в ответ папаша Глоссоп.
Веселье их показалось мне неуместным, а шутки – сомнительными, и я дал им это понять всем своим видом, когда выходил из комнаты. Потому что, разумеется, я тотчас вышел из комнаты. Столкновения характеров с представительницами противоположного пола всегда заканчиваются тем, что Бертрам Вустер покоряется неизбежному. Впрочем, на душе у меня было довольно тускло, и, когда Бобби, проходя мимо, назвала меня своим маленьким героем и сказала, что никогда не сомневалась в том, что на меня можно положиться, я пропустил ее слова мимо ушей с холодностью, которую она не могла не почувствовать.
День стоял великолепный, полный голубого неба, сияющего солнца и жужжания насекомых, день, в который сам Бог велел находиться на воздухе, наслаждаясь теплым ласковым ветерком со стаканом чего-нибудь холодного в руке; а я вынужден тащиться по душному коридору, обыскивать комнату фактически незнакомого мне человека, ползать по полу и заглядывать под кровати, глотая пыль и покрываясь перинным пухом, и все потому, что такая блажь взбрела в голову Бобби Уикем. Мне сделалось очень горько, хотелось плюнуть на всю эту затею и сбежать, я с трудом удержался. Просто удивительно, как по прихоти женщины я позволил вовлечь себя в подобную заваруху. Нас, Вустеров, всегда губит рыцарский дух, черт бы его побрал.
Когда я подошел к двери комнаты Уилберта и остановился, «натягивая смелость на колки», мне пришло в голову, что все это что-то очень напоминает, и я вдруг понял, что именно. То же самое чувство я испытывал много лет назад, в пору учебы в Малверн-Хаусе, когда в глухую ночную пору крался в кабинет Обри Апджона за печеньем, которое он хранил в жестянке на письменном столе: однажды, проскользнув на цыпочках по коридору, я в ночной рубашке вошел в святилище и оказался лицом к лицу с Апджоном, который сидел в кресле и сам уминал печенье за обе щеки. Весьма щекотливая ситуация. Мучительный допрос и неизбежная расплата на следующее утро – полдюжины горячих по казенному месту – навсегда останутся высеченными, в буквальном смысле этого слова, на скрижалях моей памяти.