Читать интересную книгу Моя жизнь и стремление. Автобиография - Карл Фридрих Май

слово.

Мастер-сантехник Лайстнер (да, В Германии того времени существовала сантехника — прим. перевод.) с рынка в Хоэнштайне помог ему построить изготовить его.

Это был очень хорошо сделанный сольный (военный, маршевый барабан — прим. перевод.) барабан; он существует до сих пор.

Позже, когда я немного подрос, но еще был мальчиком, я стал барабанщиком Седьмой роты, и мне придется снова упомянуть этот же барабан.

Одиннадцать компаний сделали свое дело. Они тренировались почти каждый день, а времени было предостаточно, потому что работы не было.

Как мы сумели выжить и чем на самом деле жили, я теперь уже не могу сказать сегодня, мне это кажется чудом.

«Королевские спасатели» были и в других местах. Они были в контакте друг с другом и решили, что как только будет отдан приказ, сразу же отправятся в Дрезден и рискнут всем ради Короля, возможно даже жизнью.

И в один прекрасный день этот приказ пришел.

Зазвучали горны, забили барабаны.

Герои хлынули из каждой двери, чтобы собраться на рынке.

Главный мясник Хаасе стал адъютантом полка. Он позаимствовал лошадь и восседал верхом на ней. Ему было нелегко посреди заместителей командиров и капитанов, потому что лошадь все время старалась сбросить всадника.

Жена городского судьи, фрау Лайриц, вывесила из окон скатерть и свой воскресный салоп.

Это было замечено. Ей стали подражать. Это придало рыночной площади праздничный, веселый облик. Некоторые вообще были в восторге.

Никаких следов от боли разлуки! Никто не чувствовал необходимости прощаться с женами и детьми. Громкое ура по три раза, виват, везде ура!

Комендант произнес речь.

Затем мощно зазвучали духовые инструменты и барабаны.

Затем командование призывает отдельных капитанов:

«Внимание — Смирно, ты — прямой взгляд — Равняйсь — Внимание! — Отставить! — Ррр прямо вокруг — Вперед!»

Впереди адъютант на позаимствованном коне, за ним музыканты с турецкими колокольчиками и барабанами, потом комендант и вице-комендант, затем стрелки, караул и девять других рот — марширующей таким образом армии — влево, вправо-влево, вправо из закоулка того времени и мимо шахтного пруда, которому мы тогда доверили наших лягушек, по Вюстенбранду, чтобы добраться до самой столицы через Хемниц и Фрайберг.

За ними шла толпа родственников, провожая храбрецов на окраину города.

Но я стоял на пороге с очень дорогим для меня человеком, кантором Штраухом, нашим соседом, с Фредерикой, его женой, которая приходилась сестрой городскому судье Лайрицу.

У них не было детей, и меня звали помочь им в их маленьком хозяйстве заняться экономическими вопросами.

Я любил его горячо, однако ненавидел ее, потому что она вознаграждала за все мои усилия гнилыми яблоками или перезревшими рыхлыми грушами, да еще не позволяла своему мужу выкуривать больше двух сигар в месяц, по два пфеннига за каждую.

Мне приходилось покупать их для него у лавочника из-за того, что ему самому было стыдно покупать такие дешевые, и он курил их во дворе, потому что Фридерика не выносила запах табака.

Он тоже сегодня искренне обрадовался, увидев наши войска.

Глядя им вслед, он сказал:

«Есть что-то величественное, что-то благородное в таком энтузиазме по поводу Бога, Короля и Отечества!»

«Но что оно приносит?» — спросила жена кантора.

«Оно приносит счастье, настоящее, подлинное счастье!»

При этих словах он вошел в дом; он не любил спорить.

Я пошел к нам. Сел и задумался о том, что сказал кантор.

Итак, Бог, Король и Отечество, истинное счастье заключается в этих словах; я хотел, я должен был запомнить это!

Затем уже значительно позже жизнь смоделировала и запечатлела эти три слова; хотя формы могли измениться, внутреннее же значение осталось.

Из всех, кто в тот день вышел на великие подвиги, первой вернулась одолженная лошадь.

Адъютант передал ее посыльному, который и привел ее домой, потому что идти пешком было лучше, чем верхом еще и потому, что у всадника было недостаточно денег, чтобы заменить лошадь в случае, если она будет ранена в бою или погибнет при стрельбе.

Затем ближе к вечеру вернулся мастер-ткач Кречмар. Он утверждал, что не может вылечить плоскостопие, не может изменить природный недостаток.

Когда стемнело, появились еще несколько человек, получивших увольнение по уважительным причинам и сообщивших, что наш армейский корпус разбил лагерь за Хемницем недалеко от Эдерана и отправил шпионов во Фрайберг, чтобы разведать там военную обстановку.

К утру пришло удивительное, но отнюдь не печальное известие о том, что Фрайберг приказал им немедленно повернуть назад; в них вообще не было необходимости, потому что пруссаки вторглись в Дрезден, и поэтому королю и правительству бояться было нечего.

Можно догадаться, что сегодня не было школы и работы.

Я также был возмущен пошивом перчаток. Я просто убежал и присоединился к храбрым мальчикам и девочкам, которые должны были сформировать одиннадцать отрядов и выйти навстречу своим отцам, возвращающимся домой.

Этот план был выполнен. Мы разбили лагерь у прудов на пустыре, а затем, как и ожидалось, спустились с ними вниз по Шисхаусбергу под звуки горнов и барабанов, где сиротливо стояли жены и наши матери, чтобы приветствовать нас всех, молодых и старых, иногда трогательных, иногда смешных.

Почему я все это так подробно рассказываю?

Из-за того, что это произвело на меня глубокое впечатление.

Я должен разобраться, обратить внимание на источники, из которых сложились поворотные точки моей судьбы.

И что, несмотря на все произошедшее позже, я ни на мгновение не поколебался в своей вере в Бога, даже если судьба и нарушила жесткие своды предвзятых законов, не потеряв ни малейшего уважения к этим законам, частично коренящихся во мне, но частично также в этих маленьких событиях моей ранней юности, оказавшие на меня более или менее решающее влияние.

Я никогда не забывал слов моего старого доброго кантора, которые не только стали плотью и кровью, но и духом и душой.

После этих волнений жизнь вернулась на свои прежние мирные пути.

Я снова шил перчатки и посещал школу. Но этой школы отцу было мало. Я должен был узнать больше, чем предлагали тогдашние начальные классы.

Мой голос превратился в хорошее, объемное сопрано. В итоге кантор принял меня певчим. На публике я быстро стал вести себя безошибочно и смело. Так вышло, что через короткое время мне поручили петь соло в храме.

Церковь была бедной; у нее не оставалось средств на дорогие церковные предметы. Кантору пришлось копировать, перенимать на слух, и я пел на слух. Там, где это было невозможно, он сочинял сам. И что