Читать интересную книгу На всё село один мужик (сборник) - Василь Ткачев

Удивительно сегодня Борису Ивановичу: там, где была уборная, теперь вон разложили пожитки бомжи. Патлатые и чумазые люди ковыряются в своих вещах, о чем-то галдят, а потом разбредаются кто куда, только один из них остается под яблоней – караулить нажитое. Пройдет, может, час времени, и эти люди, не обращая внимания на прохожих, будут пить вино и закусывать яблоками, а потом лягут – вповалку – отдыхать. К ним привыкли. До них нет никому дела. Бомжи – что с них возьмешь?

Борис Иванович сегодня издали наблюдает за этими опустившимися людьми, а вчера подходил к ним поближе, и, когда один снял с ноги ботинок и начал сбивать им яблоки, старик не выдержав, заступился за дерево:

– Что ж это ты делаешь, дедушка?! – назвал того умышленно дедушкой, на самом деле это был сравнительно молодой человек, только грязный и давно не бритый. – Ты ее, яблоню, садил разве?

Бомж ничего не ответил, но и не перестал сбивать яблоки, которые через раз вместе с листьями и мелкими ветками летели на землю.

– Ты что, глухой? – напомнил о себе старик громче.

– А вам что, жаль яблок? – бородатый повернулся наконец к Борису Ивановичу и сказал, на удивление корректно и вежливо: – Их вон сколько на дереве! Тряси и ты, если не ленишься, дед. Всем хватит. Или у тебя обувки нет? Могу дать. У меня в сумке запасные туфли есть – сегодня подобрал на мусорке. Раздаю свой гардероб хорошим людям. Бросай, старик. Смотри, как это делается! – ботинок опять полетел на дерево. – Нам же что-то жевать надо. А ты как думал? Спасибо тому человеку, который вырастил этот сад!..

– Они же совсем зеленые! Дайте хоть налиться, окрепнуть плодам, нехристи!

– Нам хороши будут. А зрелых я тут никогда и не видел, – бородатый нагреб в сумку яблок, которую приставил тут же к дереву, и сел рядом, затем вытер яблоко о замасленные брюки и начал грызть.

Борис Иванович хотел сказать, мол, что сам он видел тут зрелые яблоки, да такие вкусные, что другим и не снилось, но смолчал. Сам же подумал: «Дадут, жди, поспеть они яблокам… Зеленые пожрут… Что люди, что черви…»

Забыв на время о бомжах, Борис Иванович обратил внимание на мужчину с мешком. Тот приехал в сад на велосипеде и с длинной палкой, на конце ее имелся крючок. Он тут же начал трясти дерево, и яблоки посыпались на землю, как град. Мужчина ему показался знакомым. Может, ошибся?

– Ого! – заметил находчивого яблокосъёмщика и бомж. – Рационализатор! Да с мешком, гляньте! Неужели начали уже принимать яблоки? Он же нас оставит без заработка!.. По миру пустит!.. Без штанов оставит!.. Такой шустрый, гляньте вы на него!.. Надо принимать меры!.. Неотложные!.. Полундра-а-а!..

Бомж вскочил и бросился, забыв о своих пожитках, к мужчине с палкой, и Борис Иванович видел, как он махал перед съемщиком яблок руками, что-то доказывая тому. А потом они начали толкаться, наконец сцепились, а когда бомж полетел на вытоптанный под яблоней дол, мужчина, как ни в чем бывало, опять начал трясти яблоки. Бомж не имел намерения сдаваться, он заложил в рот два пальца, протяжно и звучно свистнул, и вскоре прибыла подмога – двое таких же, как он, небритых и грязных. В итоге мешок был отобран, трофеем бездомных стала и палка.

Борис Иванович подошел поближе, и теперь он мог слышать, как мужчина, садясь на велосипед, пообещал выкурить всех бомжей из этого сада.

– Подожди, Герасимович! – неожиданно для самого мужчины и еще более наверняка для бомжей, Борис Иванович приказал тому не торопиться ехать. – Задержись! Ты что, меня не узнаешь, а, сосед? Ай-я-яй!.. Нехорошо как!..

Герасимович послушался, однако признаков радости на его лице Борис Иванович не увидел. Более того, пренебрежительно глянув на бывшего соседа, Герасимович ворчливо спросил:

– Ну, а тебе чего?..

Борис Иванович хорошо знал этого человека. Герасимович был чуть моложе его, всю жизнь работал на железной дороге, и с того времени, как снесли их дома, они мало виделись. И то – мельком. Герасимович не желал почему-то сам контактировать, разве ж это скроешь, и при каждой мимолетной встрече или отворачивал голову в сторону, или просто делал вид, что идет и не замечает его. Иногда Борису Ивановичу хотелось расспросить, как живет, чем занимается на пенсии, кем стали и как живут его три дочки, однако, зная трудный характер Герасимовича, не осмеливался первым начинать разговор.

И вот теперь, глядя ему, Герасимовичу, в глаза, он припомнил, как двадцать лет назад, когда стали разрушать дом, тот пустил в ход бензопилу «Дружба» – и вскоре все плодовые деревья были повалены, а Герасимович, довольный, потирая тогда руки, захохотал:

– А ты что думал, Борис Иванович, я лишь бы кому свой сад оставлю? Растил, пестовал, и коту под хвост? Не-ет!.. Не-ет!.. Мне чужое не надо и свое не отдам. Так что подумай, сосед. Подумай. Если хочешь – дам пилу. Ну, так что? Дать пилу? Решил? Смотри, как хочешь… Твое дело. Только я представить не могу, что все, кому не вздумается, будут моим садом пользоваться. А ты – как хочешь!..

Их взгляды опять встретились.

– Мужики, – посмотрел Борис Иванович на бомжей, – верните этому человеку мешок и палку. Пусть наберет яблок. Хоть и незрелых – зеленых… Только зачем они тебе, Герасимович?

– Да пошел ты! – рявкнул, как укушенный, Герасимович и, забрав палку и мешок, покатил перед собой велосипед…

Бомжи занялись своими делами, а Борис Иванович все еще стоял на одном и том же месте и ломал голову: действительно, зачем ему, Герасимовичу, понадобились эти зеленые яблоки? Неужели он жалеет для людей и чужие, как пожалел когда-то свои? Он что – просто их уничтожает, чтобы никому не достались?

Этого понять Борис Иванович не мог.

Там зимы не будет

Сизо-красный, с золотистыми отметинами петух уже топтался на своих шишковатых ногах перед крыльцом. Было рано, только в той стороне, откуда всегда в погожий день, понятное дело, неторопливо выползает-выкатывается из-за леса солнце, чуть посерело небо, однако на снежном покрове все еще лежала густым одеялом тьма.

Только-только бралось на день, а ему не спится. Одно слово – петух. Хотя тому и некого, казалось бы, будить, однако свое дело горластый знает: прокукарекал и на этот раз голосисто, задорно: вставай, мол, хозяин, поскольку кур свел, то и тебе незачем спать, а я умираю от скуки. Выходи, поговорим. Вдвоем веселее будет. Слышишь, хозяин?

Степан Онуфриевич вынес нетерпеливому петуху завтрак – добрую горсть пшеницы в круглой банке из-под селедки, поставил перед петухом, однако тот не спешил клевать, а словно старался заглянуть хозяину в глаза: наклонял голову то в одну сторону, то в другую, а потом еще какое-то время терся у ноги, отходил и хлопал крыльями, довольный: ага, так и дам я тебе спать, уважаемый!

– Ешь, ешь, Петя, – добродушно говорил Степан Онуфриевич. – Ну что ж поделаешь, когда судьба у нас такова, почти одинаковая? Держись, братка. Мы ведь мужчины. Перезимуем, а там весна, я тебе невест из города привезу. Оживешь возле них. Мало осталось ждать. Ешь, ешь. Не гляди на меня так сердито. Я вчера в магазине, между прочим, колбаски купил. Тебе просо. Все теперь в магазине есть. Пойду тоже позавтракаю…

Позавтракать, однако, Степану Онуфриевичу не пришлось. Только он переступил порог дома, как благозвучно запел полонез Огинского мобильник. «Кто бы там мог быть?» Беспокоил сын Онуфрий. «Чего это он в такую рань? Может, случилось что?» Степан Онуфриевич не без волнения поднес к уху телефон. Поздоровались. «Ты где, сынок?» – «Почти дома я, батя. Три километра каких не доехал до тебя. Скользко, машину занесло, и я влетел в канаву. Перед самой Дружбой. Но ты не волнуйся, все хорошо. И со мной, и с машиной. Снег свежий, мягкий. Но выбраться сам не могу… Сел сильно. Сходи, батя, попроси Витю Бородкина, пусть дернет своим «Беларусом». Одним словом, ты меня понял. Жду». – «А чего ты надумал вдруг так рано и в такую погоду ко мне? Снегу же намело – света белого не видать. Неслух ты, Онуфрий!»– «Чего-чего? Да за тобой же еду».

Степан Онуфриевич оторвал мобильник от уха. «За мной он едет. Ну, и что ты ему, сыну, скажешь? Дал же от ворот поворот, а он, видите ли, все равно свою линию гнет. Боится, что замерзну я тут один… Я ж и говорю: неслух…».

Витя Бородкин и его Онуфрий были ровесниками и друзьями, Степан Онуфриевич учил их с первого по четвертый. За одной партой сидели. Когда шел к трактористу с просьбой, вспомнил, как Витек во втором или третьем классе поднял руку на уроке, чтобы попроситься по нужде, а он, учитель, подумал, что тот хочет отвечать и вызвал его к доске: «Ну, давай, покажи нам, Витя, как надо решать пример…» Мальчик не стал возражать, пошел к доске, ну а потом произошло то, что произошло: он, бедняга, часто затопал ногами, напрягся весь, перекосился от стыда перед одноклассниками и от своей беспомощности, а на пол потек ручеёк из его сандалика… И смешно сегодня вспоминать об этом, и грешно… Но вот что хорошо: ученики потом как-то сразу забыли этот неказистый случай, не тыкали пальцем в одноклассника, а сделали вид, что вообще ничего не произошло. Так, мелочи. С кем не бывает. «Молодцы, ребята», – подумал тогда о своих учениках Степан Онуфриевич.