Читать интересную книгу Исповедь гейши - Кихару Накамура

— Не желаете ли прокатиться на катере? — спросили они нас однажды.

— Вы имеете в виду лодки, что на пруду в парке Инокасира?

Мы совершенно были не в курсе.

— Нет, нет, поедем на моторе по воде… Это доставит удовольствие.

Мы уже ездили на весельной лодке от Сумида на праздник в Синагава, однако не имели ни малейшего представления, что значит мчаться по воде на моторной лодке.

— Ни в коем случае, мы боимся. Вдруг лодка перевернется, ведь мы не умеем плавать…

Все отказались. Я была единственной, кто сказал: «Я еду, еду». Я немного умела плавать, конечно, не очень хорошо, во всяком случае, не как топор… Как должно быть чудесно мчаться по воде!..

Мы договорились на следующее воскресенье. В этот день я надела юбку и свитер. Чудесное плавание на катере меня вовсе не испугало, но доставило огромное удовольствие.

Затем мы отведали китайской кухни в Йокохаме, а позже они доставили меня домой. Во время своих поездок в Йокохаму мы часто ели в изысканном ресторане «Хакуга», что в квартале Исэдзаки. Мне исключительно нравилась Йокохама, поскольку там веяло на меня чем-то западным. Когда я из Гранд-отеля смотрела на парк Ямасита, на то, как входят в гавань ослепительно белые иностранные суда и их освещают оранжевые лучи заходящего солнца, Йокохама представала передо мной настоящим чудом.

Господин Тамба, постоянный клиент Коэйрё и мой, часто посещал чайный домик «Котия» в Коби-китё. Он был руководителем отделения газеты «Асахи» в Йокохаме.

В этом Йокохамском отделении часто сидел угрюмый господин Хосокава Рюгэн. Кроме того, там работал еще молодой журналист по имени Фудзи Хэйго, который позднее стал заместителем главы предприятия « Синниттэцу».

Папаша Тамба (Коэйрё и я называли его папашей) был завсегдатаем одного борделя в Хонмоку, который подстраивался под иностранцев. Позади ухоженной белой лакированной двери располагалась винтовая лестница. В большой зале по обе стороны стояли кушетки, на которых возлежали в длинных благоухающих креп-жоржетовых платьях писаные красавицы европейки и изящные японки, чьи розовые кимоно застегивались на левый борт, причем спереди выглядывали кисти нижнего пояса. Они значительно отличались от куртизанок в Ёсива-ра и выглядели современными и более свежими. Мы чувствовали себя там достаточно раскованно, поскольку все вокруг были очаровательны, а папаша Тамба заботился о создании хорошего настроения, охотно приглашая к столу и чужестранок и японок.

К девяти часам вечера начинали толпами валить иностранные матросы.

— Будет неприятно, если вас примут за проституток, поэтому лучше удалиться, — говорил нам папаша Тамба, и мы отправлялись в Гранд-отель и продолжали там веселиться и танцевать. По сравнению с внутренней частью Токио Йокохама имеет то преимущество, что расположен поодаль и там не встретишь знакомых. Там можно было видеть актера театра кабуки Миносукэ, который позже умер, отравившись плохо приготовленной рыбой фугу, Кавагути Мацутаро, танцевавшего с барышней Ха-наяги Когику, и многие пары поступали подобно им.

Барышня Кавагути оказалась шпионкой, и ее жизнь закончилась трагически. Она прославилась тем, что всегда играла в мужском платье. В то время она носила бежевый костюм, в котором выглядела почти как мужчина, вместе с тем оставаясь весьма соблазнительной.

— Гляди-ка, Кавасима Ёсико тоже здесь, — вырвалось у меня.

— Вообрази себя на месте людей, которые полагают, что никто их здесь не знает. Не следует так пристально на нее смотреть, — пришлось одернуть меня папаше Тамба.

Я решила, что если у меня будет возлюбленный, то тоже приду с ним сюда в Гранд-отель. Когда через три года у меня он действительно появился, то в первую очередь я попросила его о том, чтобы отправиться в Гранд-отель Йокохамы.

— Почему? — поинтересовался тот.

— Мне хочется посмотреть на корабли, а потом потанцевать.

Атмосфера в борделе в Хонмоку была по-европейски светская, и там не было ничего от мрачной обстановки и непристойности традиционных увеселительных заведений. Все женщины были красивы и обходительны и танцевали с посетителями. Вдоволь натанцевавшись, каждая пара отправлялась по лестнице наверх.

Мне удалось один раз взглянуть на комнату Черри из гостиницы «Кие» (возможно, было две или три гостиницы с таким названием, но я помню лишь одну). Она была прелестной — кровать отделана рюшем, а рядом стоял большой белый туалетный столик с тремя зеркалами.

Черри в этом заведении среди иностранных клиентов считалась «номером один». В Ёсивара ее бы называли «лучшей лошадкой в конюшне». Но, несмотря на процветающее там одно и то же занятие, Хонмоку и Ёсивара разительно отличались друг от друга, начиная от лиц самих жриц любви и их одежды и заканчивая царящей в тамошних заведениях атмосферой.

В связи с упомянутой поездкой на катере мне следует сказать и о воздухоплавании. Тогда из Германии прибыл «Цеппелин», который одно время был у всех на устах. Дошло до того, что одно продававшееся на улице в виде рыбы пирожное переименовали в «Вафлю „Цеппелин“, и оно пользовалось бешеным спросом.

Я, как и многие молодые люди, мечтала тогда о самолетах и воздушных кораблях и была одержима идеей непременно стать летчицей. Я начала брать уроки пилотажа в г. Токородзава. Мою учительницу звали Судзуки Симэ (позже она погибла при выполнении петли), а поскольку я была единственной девушкой, она особо выделяла меня.

Я вспоминаю еще, что, хотя небольшая машина была устрашающе хлипкой, я обожала взмывать высоко в небо. И до сих пор я обожаю летать. В самолете, даже если это переполненный реактивный лайнер, я себя прекрасно чувствую, ем с большим аппетитом и очень хорошо сплю.

Пропеллер нашей учебной машины в Токородзава должен был приводить в движение вручную кто-то из учеников.

«От винта!» — кричала тогда наша инструкторша и запускала машину, которая ввиду своей малости требовала небольшого разбега и вскоре отрывалась от земли. Инструкторша сидела впереди, я чуть сзади, и мы держали вдвоем штурвал. Всякий раз я не переставала восхищаться, как мы, подобно перу, легко скользим по небу.

Налетав тридцать восемь часов, можно было держать экзамен, и после сдачи ты становился пилотом третьего класса. Полет так захватывал меня, что меня все сильнее тянуло в небо.

Естественно, все это я держала втайне от матери и бабушки. Бабушка, пожалуй, лишилась бы чувств, если бы узнала, что я кружу по воздуху на самолете. Но, увы, одна из моих подруг по летному делу, когда меня не было дома, принесла фотографию, которую я сделала на аэродроме.

Моя бабушка расспросила обо всем трех господ из летной школы. Когда я после очередного занятия пришла домой, то застала ее в слезах. Она проплакала всю ночь, ужасаясь, какая я безрассудная… Всхлипывая, она сказала, что я могу летать сколько душе моей будет угодно только после ее смерти.

Три месяца я тайком ходила на занятия, но теперь мне пришлось их оставить вместе с мечтой стать летчицей.

Одно время моим постоянным посетителем был первый филиппинский президент Кесон, который настоял на том, чтобы я присутствовала на всех его приемах.

Вначале меня это страшило, но затем, после нескольких встреч, я поняла, что это был довольно милый человек. Позже он умрет от тяжелой болезни.

Дальше я вспоминаю молодую филиппинскую репортершу Миру, которая пришла ко мне по поручению Асида Хитоси из Japan Times. Поскольку мы были почти ровесницы, то стали хорошими подругами. Она понравилась и моей бабушке, которая к ее приходу всегда пекла пирог с овощами, который Мира с большим удовольствием ела.

У нее было милое круглое личико, и мы сфотографировали ее в моем кимоно, а также меня в филиппинском национальном наряде (длинное платье из органди с рукавами буфами). Она говорила, что находит профессию гейши замечательной, так как я, например, могу каждый вечер вести доверительные разговоры с президентом Кесоном. Я могла с ней только согласиться.

Однажды к нам пришел в качестве гостя министерства иностранных дел и бюро по туризму изысканный европеец с приветливым лицом, примерно сорока лет. Он был точной копией учителя токивад-зу (сопровождение на сямисэне народных песен) маэстро Сикиса — так сказать, своего рода европейский маэстро Сикиса. Сходство доходило вплоть до голоса и движений. Это был знаменитый скрипач Яша Хейфец.

Тогда у нас появился еще один известный иностранец, который произвел на меня неизгладимое впечатление, — Жан Кокто.

Жан Кокто посетил Японию в 1936 году. На всем протяжении его короткого пребывания у нас я встречала его каждый вечер, иногда даже днем на приемах, которые устраивали в его честь министерство иностранных дел и издатели газет.

Месье Кокто говорил лишь на ломаном английском. Меня подмывало поговорить с ним, но я не знала французский.