Читать интересную книгу Детский мир - Андрей Столяров

– Вот-вот, – очень уныло сказал Котангенс. – Я ведь, знаете, тоже разговаривал со своими. Вы, наверное, помните: есть у меня группа… поклонников. Математика, турпоходы, ориентация на науку. Кажется, сложились уже доверительные отношения. Тем не менее, как вы выразились, – мнутся, гнутся. Я им – про анализ, и про сопоставление фактов, а они – переглядываются и смотрят в землю, я им – про беспощадность познания, а они – как будто вчера об этом услышали. Не получается разговора…

Котангенс был удручен.

Сергей сказал вежливо:

– Не расстраивайтесь, Арнольд Петрович, ребята вас любят. В школе только и разговоров, что о математической секции. Подражают, стремятся, чтоб вы их заметили…

– Именно, что подражают, – сказал Котангенс. – Ходят зимой без пальто, курить многие начали. А – не любят, уж это я чувствую. Впрочем, как и наши так называемые педагоги. Не складываются отношения… – Он снова вздохнул и красиво, нанизывая одно на другое, выпустил несколько дымных колечек. Ногти у него были розовые, как у женщины. Он негромко сказал. – У меня в детстве, Сережа, был один странный случай. Я тут вспомнил о нем в связи с теперешними событиями. Маргарита напомнила, случай, надо сказать, удивительный. Детство я провел в Ленинграде. Ну – кварталы без зелени, дворы-колодцы. И вот была у нас во дворе такая игра. Позади котельной находилось бомбоубежище – надо было пройти в его из конца в конец. Освещения там, разумеется, не было: переходы какие-то, какие-то тупички. Главное, конечно, – могильная замурованность. Стены – толстые, ни одного звука снаружи. И рассказывали, что живет в том убежище некая Чуня. Очень толстая, как горилла, только низкого роста. Дескать, караулит тех, кто туда заходит. Якобы многие эту Чуню видели… И вот однажды, поперся я в это бомбоубежище. Уж не помню зачем и по какому-акому случаю, но – свернул не туда, и, конечно, не разобрался, запутался в переходах. И вдруг чувствую, что недалеко от меня кто-то есть. Дышит, знаете, так, посапывает, облизывается. Я чуть не умер, – мурашки по коже. Главное, в бомбоубежище-то темно, но вдруг вижу: действительно – мохнатое, толстое, и как будто бы даже физиономия различается. Лапы чуть ли не до земли, ну – в самом деле горилла. И вот, вроде бы, она ко мне приближается. А у меня, Сережа, был в руках меч. Это, знаете, такой – палка оструганная. И прибита короткая поперечина вместо эфеса. Но – заточенный, острый, солидная такая штуковина. И вот как, не знаю, но я ткнул мечом в эту Чуню. С перепугу, по-видимому, и вдруг – заверещало, заверещало! И – как кинется куда-то в глубь коридоров. Заикался потом я, наверное, дней пять или шесть. Ни в какое бомбоубежище, конечно, больше не лазал. А затем отца по службе перевели, и мы из Ленинграда уехали…

Котангенс словно очнулся и с большим удивлением посмотрел на Сергея. Пальцы, сжимавшие трубку, отчетливо побелели.

– Н-да… – заметил Сергей, не зная, как реагировать.

– Я к тому вам рассказываю, что ситуации – перекликаются…

– Н-да…

– Но дети там, кажется, не пропадали…

Котангенс взял чашку и выпил ее тремя глотками. Словно в чашке находился не кипяток, а прохладная жидкость.

После чего поднялся.

– Спасибо за чай, Сережа. Извините, отнял у вас столько времени.

– Что вы, что вы… – невразумительно ответил Сергей.

– Но, вы знаете, захотелось увидеться с кем-нибудь, поделиться… И еще раз – спасибо за гостеприимство.

– Не стоит…

Он растерянно проводил Котангенса до ворот и довольно долго глядел, как тот шагает по улице. А когда Котангенс свернул, недоуменно пожал плечами.

Что-то он ничего не понял.

И в этот момент показалось, что из дома за ним внимательно наблюдают…

Ощущение было такое, как будто прикоснулись к обнаженной коже спины. Сергей стремительно обернулся. Однако дом, обвитый малинником, выглядел, как обычно: темнели окна, свидетельствуя о тишине и прохладе, приглашала подняться по низенькому крыльцу неприкрытая дверь, а плетенка веранды, недавно вымытая и покрашенная, разбивала горячее солнце на дрожь ярких квадратиков. Ничего настораживающего. И тем не менее, ощущение взгляда по-прежнему сохранялось. Ветка, что ли, поднялась раньше времени? Ступая на цыпочках, Сергей прошел внутрь. Ветка, однако, спала: из зашторенной комнаты доносилось уютное размеренное дыхание, и светлела записка в гостиной в круглом столе: «Подними картошки из погреба. Не буди до обеда». Ни привета, ни даже подписи, хмурое приказание. Ветка, Веточка, строгий библиотекарь. Так ты можешь остаться с одними незаполненными формулярами.

Он смахнул записку в мусорное ведро. Солнце било в гостиную, и был виден тончайший слой пыли на телевизоре. Телевизор от этого казался безжизненным. И казался безжизненным город, простершийся за оградой участка: солнечные пыльные улицы, обметанные репейником, зелень жестких кустов, гранитная окантовка набережной, ширь асфальта, лишенная даже прохожих, и – невидимый липкий ужас над пустыми кварталами; и никто не поможет, и не к кому обратиться.

– Андрон!.. – напряженным голосом позвал он.

Дрюня, судя по всему, тоже отсутствовал. Сергей пару секунд подумал, а затем толкнул дверь.

Дрюня стоял в углу, почему-то были на нем высокие брезентовые ботинки, очень старые джинсы и свитер, который расползался по ниткам, все лицо – коричневато-серого цвета, а из впадины рта, как сироп, протянулась вишневая струйка крови. И вообще он был какого-то не такого роста: мешковатый осевший, притулившийся в стыке обоев, волосы дыбились у него, как пакля, а прямые кургузые руки висели вдоль тела.

Сергей чуть не грохнулся от этой картины – он, как сумасшедший, рванулся было вперед, но уже мгновенно дошло, что это не Дрюня, – что не Дрюня, а мастерски сделанное подобие. Сразу стала видна расписанная красками мешковина, целлулоидные глаза, которые дико застыли. Изготовлено все это было весьма талантливо, сходство, несколько карикатурное, не вызывало сомнений, посмотреть откуда-нибудь издалека, так – безусловно Андрон, до сих пор Сергей и не подозревал у него художественных способностей, но производило, однако, отталкивающее впечатление – словно жалкая, уродливая копия человека. Сергей оглядел его с некоторым отвращением. Значит, это и есть «заместитель», подумал он. То, что Дрюня мастерил последние две недели. Как ему только времени своего было не жалко. И потом, почему «заместитель», мы в детстве называли их «братиками». Я, как помнится, изготовил «братика» Хомячка, а у Харитона был братик по имени Галабуда. Харитон уже тогда любил дурацкие прозвища. И, насколько я помню, «братики» эти были меньших размеров. Сантиметров, наверное, пятьдесят; как изменились масштабы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});