минуту возле меня остановился желтый автобус с логотипом Фонда Бадабон, из окон которого доносилась ожесточенная перепалка.
С моим появлением в салоне она стихла. На переднем сиденье я увидел Мойну, которая заняла мне место рядом с собой.
Тишина в автобусе длилась недолго. Едва мы тронулись в путь, как свара вспыхнула с новой силой.
Глянув через плечо, я обнаружил, что являюсь единственной взрослой особью мужского пола, все остальные пассажиры – женщины и дети. Впереди сидели сотрудницы фонда, облаченные, как и Мойна, в строгие накрахмаленные сари из натурального хлопка. Женщины на задах салона представляли собою пестрое сборище в мишурной синтетической одежде; некоторые из них были с детьми, кое-кто, прикрывшись краем сари, кормил грудью младенца.
Под разгоревшийся шум Мойна шепотом поведала, что женщины эти – “секс-труженицы” (был использован сей английский эвфемизм), выловленные полицией в кварталах красных фонарей Колкаты и других поселений. Поскольку все женщины родом из Сундарбана, стражи порядки обратились в благотворительный Фонд Бадабон, располагавший программой перевоспитания и трудоустройства падших женщин.
Причиной диспута стало невысокое жалованье, которое мог предложить фонд в своих мастерских. Предполагаемые ремесленницы утверждали, что на такие деньги прожить невозможно, а персонал фонда гневно отметал их запросы.
К сожалению, сказала Мойна, битва эта обречена на поражение. Опыт показал, что спасенные женщины почти поголовно возвращаются к прежнему образу жизни.
– Откуда такая уверенность? – спросил я.
Мойна устало вздохнула.
– Мы уже давно занимаемся этой проблемой. Со времен Айлы.
Вот так я узнал о циклоне Айла, в 2009-м обрушившемся на Сундарбан.
Бедствие это, рассказала Мойна, встретили иначе, нежели прежние циклоны. Еще в конце девяностых годов в регионе установили систему оповещения, что давало время подготовиться к удару стихии. Загодя были разработаны планы массовой эвакуации, и миллионы людей перебрались в безопасные районы Индии и Бангладеш. В результате счет жертв был удивительно мал – по крайней мере, несравним с числом погибших от циклона семидесятого года.
Однако долговременные последствия Айлы оказались ужаснее, чем у его предшественников. Во многих местах береговые укрепления были смыты, и море захватило прежде недоступные ему участки; огромные площади некогда плодородной земли превратились в солончаки, став непахотными на десятилетие, а то и навсегда.
Эвакуация населения тоже возымела эффект, которого никто не мог предугадать. Оторванные от родных корней, многие беженцы решили не возвращаться домой, сознавая, что их и без того тяжелая жизнь теперь станет еще более непредсказуемой. Общины разрушились, семьи распались, молодежь хлынула в города, пополняя и так уже разбухшие трущобы, старики, отказавшись от попыток заработать себе на пропитание, превратились в уличных попрошаек.
Сундарбан, нищий край, всегда привлекал торговцев живым товаром, но после Айлы они налетали роями, умыкая женщин в отдаленные бордели и увозя трудоспособных мужчин на стройки за тридевять земель, а то и на чужбину. Многие из уехавших так и сгинули.
Порой казалось, рассказывала Мойна, что вода и суша ополчились на обитателей Сундарбана. Люди рыли колодцы, но из земли хлестала отравленная мышьяком жижа, они возводили дамбы, но невиданной мощи приливы их сметали. Даже рыбаки бедствовали: некогда их лодки проседали от улова, а теперь считалось удачей, если сеть приносила горсть рыбешек.
И что оставалось делать молодой поросли?
Жизнь в Сундарбане была настолько тяжелой, что с каждым годом исход молодежи возрастал, парни и девушки влезали в долги и воровали, чтобы заплатить агентам по найму рабочей силы. Некоторые тайком пересекали границу с Бангладеш и записывались в трудовые бригады, убывавшие в Бенгальский залив. А если не получалось, платили контрабандистам, чтоб в лодках переправили их в Малайзию или Индонезию.
Избежать такой судьбы можно было только одним способом – получить образование. Но как ребятам и девочкам из лесной чащи, при свечах учившимся по старым, из рук в руки переходившим учебникам, состязаться с городскими сверстниками, в распоряжении которых подготовительные курсы и свободный доступ в интернет?
У Мойны задрожал голос, краем сари она промокнула глаза. Однако нового потока слов долго ждать не пришлось.
Родив сына, она часто мечтала, что мальчик первым в их роду окончит колледж, будет изучать медицину или инженерное дело. Но ничего хорошего не вышло, с самого детства его преследовали несчастья, начавшиеся со смерти отца, который погиб, работая на Пию.
Спору нет, Нилима, сотрудники фонда, соседи и больше всех Пия были очень добры к вдове с ребенком. Мойна никогда ни о чем не просила, но несчастный случай с ее мужем лег тяжким грузом на душу Пии, и та делала даже больше того, на что можно было рассчитывать. Например, купила Мойне домик в Лусибари и открыла банковские счета на ее имя – один для бытовых нужд, другой для образования мальчика. Пия потратила бессчетно часов на обучение паренька английскому и даже из Америки давала ему уроки по телефону или скайпу. Она подарила мальчику ноутбук, планшет, мобильный телефон последней модели, игровую приставку, музыкальный центр, а потом, узнав, что из-за частых отключений электричества он не может пользоваться этими устройствами, оплатила установку солнечных батарей на крыше.
– Вообразите, каково ему было владеть всем этим, обитая в Сундарбане, где ничего подобного в глаза не видели? – сказала Мойна.
Перечень даров был, как я понял, обобщающим образом затруднительного положения, в котором оказались мать с сыном из-за чрезмерной щедрости благодетельницы, поместившей их в пузырь благополучия посреди беспросветной нищеты подлинной жизни.
Конечно, все это делалось из добрых побуждений, но в результате мальчик так и не смог приспособиться к своей среде. Еще подростком он начал говорить о том, что хочет уехать в Соединенные Штаты. В тринадцать лет, когда он дорос до средней школы, Пия забрала его к себе в университетский городок в штате Орегон, где жила и работала. Однако эксперимент этот был обречен на провал: Пия обитала одна в маленькой квартире, питалась консервами и часто уезжала в командировки, у нее не было опыта семейной жизни и воспитания детей. Предоставленный себе, парень связался с дурной компанией и уже имел неприятности с полицией. Через пару лет Пия привезла его обратно, опасаясь, что в Америке дело кончится тюрьмой.
Мойна поразилась тому, как сильно изменился ее сын. В нем все было другим: одежда, стрижка, повадки. Даже имя его стало иным – свое истинное, Тутул, труднопроизносимое для американцев, он сменил на Типу и требовал, чтобы его называли только так, иначе просто не откликался.
Местная школа ему явно не годилась, и Пия устроила его в дорогой интернат в Колкате. Но и там все обернулось скверно. Американские замашки его не