Читать интересную книгу Могикане Парижа - Александр Дюма

– Это что такое? – спросил Рейхштадт.

– По всей вероятности, вам известно, монсеньер, что вы живете в тех самых апартаментах замка Шёнбрунн, в которых жил и ваш покойный отец.

– Да, я это знаю, и, признаюсь, это обстоятельство составляет для меня предмет и горечи, и утешения.

– Потрудитесь взглянуть на этот план, монсеньер. Вот прихожая, гостиная, спальня и уборная и вот все подробности, не исключая расположения дверей и мебели.

– Да ведь это план той самой части замка, где мы стоим теперь!

– Да, монсеньёр, и начерчен он по памяти вашим августейшим отцом, десять лет спустя после того, как он здесь жил.

– Я начинаю понимать, какую услугу оказал вам этот план, если вы сумели войти из парка в эту уборную. Но как вы это сделали?

Сарранти взял с камина свечу и направился к двери уборной.

– Соблаговолите пойти за мною, монсеньер, – сказал он, – и вы увидите все это вашими собственными глазами.

Принц покорно пошел за человеком, который внушал ему немалую долю страха как существо сверхъестественное.

Уборная по-прежнему имела совершенно уединенный вид.

– Ну и что же? – спросил принц с нетерпением.

– Соблаговолите подождать один момент, монсеньер.

Сарранти подошел к зеркалу, осветил всю его раму, обведя ее зажженной свечой и нажал на один из выступов резьбы. Вся рама с зеркалом тяжело повернулась на каких-то невидимых петлях и открыла начало лестницы.

Принц подошел к ней с величайшим удивлением.

– Что это значит? – спросил он.

– Это значит, монсеньер, что когда император Наполеон жил здесь в 1809 году, все прихожие и приемные его были постоянно заполнены просителями и поклонниками. Постоянная же необходимость отвечать на просьбы посетителей и улыбки льстецов настолько утомляла вашего августейшего отца, что он, чтобы воспользоваться хоть иногда свежестью и простором здешних садов, приказал проломить эту дверь и эту лестницу, которые ведут в уединенную оранжерею, в которую никто и никогда не ходит. Всю эту работу произвели приближенные, офицеры императора, так как он желал, чтобы о существовании ее никто не знал, кроме его тени, которая, может быть, приходит иногда навещать ваше высочество.

– Так, значит… – проговорил окончательно озадаченный принц.

Он не посмел окончить начатой фразы.

– Это значит, монсеньер, что лестница, устроенная отцом, может послужить для сына.

– И в то время, когда ее делали, меня еще не было на свете.

– Всеведущее око Бога провидит в самую вечность, монсеньер, и тайны Его прописаны в книгах судеб заранее. Но если пути их проявляются так осязаемо, то смертным остается только следовать по ним.

Юный принц протянул Сарранти руку.

– Что бы ни судил мне Бог, я противиться воле Его не стану! – проговорил он с глубоким чувством.

Сарранти запер потайную дверь, пропустил принца обратно в спальню и прошел за ним.

– Теперь я гораздо спокойнее, – сказал Рейхштадт – Потрудитесь начать, я вас слушаю.

Он дружески положил руку на плечо Сарранти и прибавил:

– Говорите совершенно смело и не торопясь. Вы сами понимаете, что мне необходимо знать все, что касалось его и его планов относительно меня.

VIII. Деленда Картаго!

– Когда-то, ваше высочество, были в мире два города, которых отделяло один от другого целое море, – начал корсиканец, – но, тем не менее, им казалось, что для них двоих тесна вся Вселенная. Три раза они, как Геркулес и Антей, вступали в смертельный бой, и борьба окончилась только тогда, когда один из них пал под игом другого. Те города были Рим и Карфаген. Рим был воплощением мысли, Карфаген – факта.

В этой смертельной борьбе факт покорился разуму. Точно то же произошло с Англией и Францией. У вашего достославного отца была только одна заветная мысль: разрушить Карфаген! Delenda Cartago!

Ради этой идеи совершил он свой поход в Египет, ради нее поставил лагерь в Булони, ради нее заключил Тильзитский мир, ради нее завязал войну с Россией.

Была одна минута, когда ему показалось, что цель его достигнута. Это произошло тогда, когда на Неманском мосту он пожимал руку царя Александра.

В тот же вечер оба императора стояли у двух особых столов, на которых были раскинуты карты всей Вселенной.

Один из них смотрел на них смутно, небрежно и даже бросил на них перчатку. Другой пожирал их жадным взором и переворачивал дрожащей рукой.

Эти два человека делили между собою шар земной. Нечто подобное происходило и за тысячу лет перед тем, между Октавием, Антонием и Лепидом; теперь то же самое повторяли два императора – Александр и Наполеон.

– Итак, – говорил ваш отец своим мягким и повелительным голосом, – пусть север принадлежит вам, а юг – мне. Вам: Швеция, Дания, Финляндия, Россия, Персия и Индия до Тибета, а мне: Франция, Испания, Италия, Рейнская Конфедерация, Далмация, Египет, Йемен и Индия до Китая. Мы, Александр и Наполеон, станем живыми полюсами земного шара и будем поддерживать его равновесие.

– А Англия? – рассеянно спросил Александр.

– Англия должна погибнуть, как погиб Карфаген. Не станет Индии, не станет и Англии, а Индию мы поделим между собою.

По лицу царя скользнула улыбка сомнения.

Наполеон заметил это.

– Вы находите осуществление этого плана трудным, почти невозможным только потому, что вы никогда не задавались этой мыслью, – сказал он. – Но что касается меня, то это – моя давнишняя и заветнейшая мечта, и с той минуты, когда мы с вами пожали друг другу руки, Англия погибла.

– Я слушаю, ваше величество, – ответил Александр. – Зная силу вашего слова, буду очень рад, если вы возьмете на себя труд переубедить меня.

– Это очень легко сделать, – сказал ваш отец, – но для этого нужно знать Индию такой, как она есть, а не такой, какой она кажется. Надеюсь, вы не откажетесь посвятить этому обзору, от которого зависит участь всей Вселенной, с четверть часа времени. А я в эти четверть часа изложу вам результаты пятнадцатилетних трудов.

– Эти четверть часа составят одно из славнейших воспоминаний моей жизни, ваше величество, – ответил Александр с утонченной любезностью.

– Постараюсь быть кратким, – начал император. – Ваше величество, вероятно, согласится со мною, что владычество Англии в Индии – владычество деспотическое.

– Даже более, чем деспотическое, – это гнет.

– А каждый деспотизм может держаться или на любви, или на страхе.

Александр улыбнулся.

– А иногда и на том, и на другом вместе, – сказал он.

– Но чаще всего на последнем. Спросите райю, который сидит, скорчившись, у дверей жалкой хижины, где семья его валяется в навозе; спросите земледельца, который завидует жизни домашнего скота, спросите безработного ткача, так как все рынки завалены английским коленкором и кисеей; спросите мусульман, которые с гневом и трепетом видят, как англичане в сапогах и чуть не верхом на лошади входят в их святилища; спросите, наконец, весь народ индийский, любит ли он англичан? – и райи, и мусульмане, и хлебопашцы, и ткачи, и брамины в один голос ответят вам: «Смерть рыжим людям, которые приплыли к нам из-за моря со своего неизвестного острова!»

– А разве лучше относятся они к своим афганским князьям? – спросил Александр.

– Да, тысячу раз – да! Князья афганские всегда жили в самой стране, в ней же тратили свои огромные доходы, а из них некоторая часть выпадала и на долю бедного народа. Но пришлые англичане остаются в Индии жить временно, как весенняя куколка в своем коконе, а как только у них отрастают золотые крылья, они улетают.

– Но если ненависть к англичанам действительно так велика, как говорит ваше величество, то отчего же в Индии возмущения происходят лишь изредка?

– Потому что в Индии вообще возможны только местные возмущения, а никак не поголовные воздействия. Для великой, единодушной революции всей страны нужно уничтожить ту разность интересов, ненависть и различие в верованиях, которые разделяют тамошнее население. Общее восстание в Индии невозможно потому, что если бы две секты соединились вместе для возмущения, то можно быть уверенным, что накануне открытия действий одна из них непременно изменит другой. И это будет продолжаться до тех пор, пока тамошние народы будут предоставлены самим себе. Совершенно иначе сложилось бы дело, если бы в него вмешалась какая-нибудь иная европейская сила и напала на Англию в недрах Индии. Разве индусы остались бы тогда верны англичанам? Разумеется, нет! Они тотчас же объединились бы с их врагами, кто бы они ни были и откуда бы и зачем ни пришли. Для человека, который, подобно мне, пятнадцать лет мечтает об Индии, вся эта часть Азии представляется не чем иным, как огромным бассейном, в котором покоятся обломки пятнадцати цивилизаций и развалины пятнадцати государств. Это нечто вроде общественного праха. И если его оставишь так, в нем окажется множество разрушающих атомов; но если засеять и обработать его надлежащим образом, в нем разведутся и начнут действовать все элементы плодородия. Чего не доставало до сих пор в этом странном и пестром общественном конгломерате? Объединяющего духа, будь то национальность или общая религия. Ему недостает того, что создали Дюплекс и Бюсси, эти два непризнанные Францией гения. Но если бы туда пришел человек энергичный, смелый, предприимчивый, как Александр, если бы он сумел ослепить массу блеском своих успехов, он создал бы из нее народ, нацию! Подвижная поверхность Индии обратилась бы в твердый непроницаемый панцирь. Вы не верите этому, ваше величество? Так взгляните на вашу собственную Неву. Ребенок, сидя в лодке, без труда рассекает ее волны веслами; но вдруг налетает с полюса северный ветер, и воды могучей реки обращаются в твердый кристалл, перед которым бессильны и огонь, и вода, и железо. Поверьте мне, ваше величество, что Англия, оказавшаяся сильнее Типу Султана, Хайдар Али, Саваджи или Амир-Хана, окажется бессильной перед великаном, равным ей по силе, когда он придет бороться с нею на пространствах Индостана. Столкновение этих двух гигантов породит бурю, избороздит землю, потрясет атмосферу. Тогда и поднимутся те холодные вихри, о которых я только что говорил вам, и всюду начнут свою объединяющую, сковывающую работу. И тогда горе Англии! Только тогда поймет она весь ужас ненависти, которую к себе внушила, и чем дольше будет продолжаться борьба, чем больше будет разрушений, битв, измен, тем больше станет возрастать толпа ее врагов и тем дальше погонит волна, спускающаяся от Кабула в Бенгалию, своих бывших притеснителей. Она загонит их всех на их же корабли, которые тоже обратит в бегство, а сама с радостью снова овладеет своими исконными портами: Мадрасом, Калькуттой и Бомбеем.