Читать интересную книгу Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Айша проснулась сама собой, отдохнувшая и проголодавшаяся, – а он себе, видно, так и не простил. Я должен был предвидеть, винился Тарег, я должен был знать, что могу сжечь тебя, как листик, как мотылька, выпить до дна, ты же смертная, а я сумеречник, во мне слишком много силы для твоего тела, я не должен был давать себе воли, и уж тем более во время Прилива…

А еще он что-то задумал – Айша это чувствовала. Бродил подолгу, обкусывал лепестки бархатцев, задумчиво щипал нарциссы за упругие желтые листья. И закрывался, закрывался от нее, погружаясь в мысли, как в колодец, из которого лишь изредка посматривал в пустое небо с прозрачным отъеденным месяцем. И видел ее настороженное, печальное лицо – что с тобой, о хабиби, ты сам не свой последнее время…

Подергав занавес еще раз, Айша убедилась – кольца прочно держали набивной ханьский шелк, балка сандалового дерева не прогибалась и не качалась между двумя колоннами арки. Как у Фахра получилось давеча оборвать занавеску – непонятно. Они играли с девушками в прятки – и кто-то в ткань завернулся. Вот уж воистину мальчику некуда девать прибывающую силу – хорошо, что Тарег забрал его с собой на охоту. Кстати, они должны были вернуться еще до полудня, а солнце давно перевалило к вечеру. Рябь пруда отливала золотом, черные тени самшитов и темные морщинки воды колыхали сотни разбитых блюдец света.

Прикрыв глаза ладонью от нестерпимых бликов, Айша отвернулась – и чернильная тень в галерее шевельнулась. Ахнув:

– Хабиби! – Она топнула босой ступней. – Я же просила не пугать меня так!

Примирительно мурча, Тарег опустился на колени и принялся тереться щекой о ее ладонь.

– Сегодня свадьба Аззы, – мягко напомнила ему Айша. – Меня не будет весь вечер, и я вернусь далеко за полночь.

– Тогда мне придется уснуть в одиночестве, – промурлыкали ей в ответ и ласково пофыркали – щекоча, щекоча пальцы теплым нежным дыханием.

«Кого ты хотел обмануть, Тарег?» – улыбнулась Айша темной фигуре, резко очертившейся за подсвеченным луной занавесом.

Она млела, облокотившись на подтекающий холодными каплями мрамор стены, – лед внутри растаял и не морозил, а приятно освежал спину. Выпитое легонько кружило Айше голову, и гложущее предчувствие отпустило грудь. В саду одуряюще пахли первые молочные, с желтоватым исподом лепестков, весенние розы.

Силуэт в арке шевельнулся – Тарег повернул голову:

– Я устал, Айша. Устал прятаться. Мы словно шаловливые дети, делающие что-то недозволенное…

– Но мы действительно совершаем непозволительное, – мягко отозвалась она. – Я не должна принимать тебя на ложе, я мать халифа и…

– Я люблю тебя, ты любишь меня, я поклялся тебе в этом…

– Я знаю, – ласково, но твердо прервала его Айша. – Я знаю, что для твоего народа этого было бы достаточно, чтобы мы стали мужем и женой в глазах остальных. Но мы не в землях нерегилей, Тай. Мы в аш-Шарийа. И здесь я не могу быть твоей женой. Здесь мы можем быть лишь тайными любовниками. Прошу тебя, не мучай ни себя, ни меня…

– Четвертый год я прокрадываюсь к тебе в комнаты, словно вор, – мрачно пробормотали за занавесом. – И чего ради? Ради пустых, глупых предрассудков…

Приподняв плохо гнущуюся ткань, Айша вдохнула влажный, пахнущий землей и подцветающей водой пруда воздух.

– Ну будет тебе ворчать…

И потянула за длинный рукав.

Тарег упрямо дернул его к себе. Вздохнув, Айша выбралась к нему на ступени. Ночной ветерок колыхал ее распущенные волосы, свободно лежащие на щеках локоны взлетали и путались с легкими прядями его гривы, которую тоже ерошил налетающий с реки бриз.

Вздохнув еще раз, Айша просунула руку ему под локоть и положила голову на плечо:

– До совершеннолетия Фахра осталось три года, Тай. Всего лишь три года. Потерпи еще чуть-чуть, прошу тебя.

– Скоро Прилив, – горько пробормотал Тарег. – Еще один Прилив, который бесследно схлынет. Бесследно, бесплодно…

– Ну потерпи еще чуть-чуть, три года – что такое три года для нерегиля, о хабиби? – Айша пыталась шутить, но стесняющая грудь тоска передалась и ей.

– Не все ли равно? Сейчас или через три года? – упрямо замотал Тарег головой. – Сколько силы уходит в прорву, в никуда, зачем все это, если в нашем доме нет детей? Я хочу, чтобы к нам в дом вошли дети, Айша, я буду очень хорошим отцом, вот увидишь…

– Я знаю, я знаю, – о Всевышний, что ж его так разобрало под этой белой луной, – но рождение ребенка невозможно скрыть, о хабиби, что скажут люди, мы и так рискуем…

– Мы можем уехать в летнее поместье. Уехать далеко, в Куртубу, в горы…

– И что дальше?

– Ты сама мне рассказывала, что ваши женщины умудрялись рожать и воспитывать детей прямо во дворцовом хариме и скрывать это ото всех!

– Да. А еще я тебе рассказывала, как умерла одна из таких женщин, которую звали Аббаса.

Мрачная тяжесть ее слов отрезвила Тарега. Он уронил голову на сложенные на коленях руки и замолчал.

– Ты помнишь, что я тебе про нее рассказывала? – с безжалостной настойчивостью продолжила Айша. – Тарег?.. Ты помнишь?

– Помню, – наконец сдавленно отозвался он. – Халиф, ее брат, приказал утопить ее в реке. А детей сжечь в печи для обжига глины.

Айша положила ладонь на его поникшее плечо: – Прошу тебя, Тай. Потерпи. В тринадцать лет мы провозгласим Фахра совершеннолетним, и он взойдет на трон аш-Шарийа не как ребенок при совете управителей, а как полноправный халиф. И он освободит тебя. Ты будешь волен идти, куда захочешь. И куда бы ты ни пошел, я буду с тобой. Потерпи, о хабиби. Через три года твоей неволе придет конец. Потерпи, моя любовь, потерпи еще самую малость.

Два месяца спустя

Угу-гу, угу-гу. Птичка затопталась на ветке, захлопала крыльями. Серое гладкое горлышко с темным кольцом раздулось, и снова послышалось – угу-гу, угу-гу. Густая, еще не пожелтевшая от жары листва тополя скрывала гнездо. Самец, раскрывая веером хвост с белыми кончиками перьев, переступал лапами и счастливо гугукал.

В самшитовый лабиринт в этом уголке Привратных садов не залетал ветерок, и Тарег устало промокнул лоб платком. Кусты акации над его головой колыхались, но внизу, за стриженой стеной живой изгороди застаивалась душная жара. Насухо обтерев тонким льном пальцы, нерегиль приоткрыл сложенный пополам – на лаонский манер – лист бумаги.

У его катиба был хороший почерк, изящная каллиграфия школы мухадрас воздавала достойные почести новым стихам Мунзира ибн Хакама. «Привет изгнанника», – гласила первая строчка.

О Абу Бекр, Фаленсийа передай мой привет.Спроси – аль-Мунзира вспоминает ли он?От юноши привет передай дворцу,Который вижу во сне, подавляя стон.Гостили прелестные лани и воины-львыВ дворце, что стеной неприступною окружен.Средь тонкостанных красавиц в покоях моихМного провел я ночей, забывая сон.Сравнивал с блеском меча, с темным копьемСветлых и смуглых, их красотою пленен.Та, чей браслет с речной излучиной схож,Ночью ходила со мной на зеленый склон.Пил я вино из чаши и с милых уст,Был я влюбленными взорами опьянен.Лютню любимой услышав, я трепетал,Чудился мне мечей воинственный звон.Сбросив одежды, подруга подобна былаВетке миндальной, раскрывшей первый бутон.[85]

Дочитав, Тарег не смог сдержать вздоха облегчения – против ожидания, ибн Хакам на этот раз написал стихи, не провернувшиеся в груди подобно стилету.

– Фф-уухх…

И нерегиль снова промокнул лоб платком. Облизнув соленый пот над верхней губой, он улыбнулся – лакомка, обычный ашшаритский лакомка. И светлые, и смуглые, и такие, и сякие – и все это, вестимо, называется «любовь». Четыре жены и штук пять рабынь – и ко всем любовь. Одно слово – люди. Тарег потянулся к узлу волос на затылке – о боги, как же жарко. Нет, шпилька и шелковый шнур, придерживавшие тяжелые пряди, оставались на месте. Заправив выбившиеся волосы, чтоб не липли к взмокшей шее, нерегиль снова облизнул губу – и тут же услышал тяжелое сопение и шаркающие шаги на ведущей в сад лестнице.

Когда Исхак ибн Худайр, постанывая и покряхтывая, протиснулся между кирпичом стены и жесткими ветками самшита, Тарег сердито заметил:

– Ты назначаешь мне свидания в саду, как любовник, о Исхак. Неужели мы не могли сесть на галерее в соседнем дворе – в этих зарослях дышать нечем!

Не отвечая на его ворчание, ибн Худайр невозмутимо развернул молитвенный коврик и уселся напротив – заняв весь песчаный пятачок между стеной и стволами разросшейся высокой акации.

– Я обязан тебе, о Тарик, – без приветствий и предисловий начал глава тайной стражи. – Ты спас мою жизнь, позволь же мне спасти твою.

– Что случилось, о Исхак? – Тарег преувеличенно удивленно поднял брови.

– Ничего нового, – не обращая внимания на насмешливый тон собеседника, серьезно ответил глава дивана барида. – Ничего нового я не знаю о тебе, о Тарик, вот уже четыре года. С той лишь разницей, что сначала ты делал это в доме в Нахийа Шафи, потом прямо в Йан-нат-аль-Арифе, а теперь – в Дар ас-Хурам. Только нынче ты стесняешься людей все меньше и меньше. Всю прошлую неделю ты наведывался в дом Великой госпожи среди бела дня и при свидетелях.