Д. Бурстин, исследовавший процесс мифотворчества в случае с Джорджем Вашингтоном, в 1965 году с определенной жалостью к писателю заметил: «Лучшей (из биографий Вашингтона середины XIX века. — Н. Я.) были пять томов Ирвинга, но и они не избежали заражения бациллой скуки. Судя по экземплярам труда Ирвинга, дожившим до XX столетия о никогда не раскрывавшимися страницами, эти тома чаще покупали, чем читали. Однако посмертная жизнь Вашингтона только начиналась».
Именно «жизнь» со всеми ее спорами, схватками и суетой, ибо безмолвная статуя Вашингтона постепенно стала вызывать вопросы, требовавшие обязательного ответа. Гражданская война в США, реконструкция несколько оттянули начало дискуссии о том, кем он, собственно говоря, был. Когда повседневные политические страсти улеглись, в стране, вступившей в эпоху зрелости, интерес к Вашингтону вспыхнул с новой силой.
Официальная трактовка послужила неиссякаемым источником для шуток и анекдотов, по большей части добродушных. Деликатно рассмеялся тот же Ирвинг. Его бессмертный Рип Ван Винкль, проспавший войну за независимость, обозревая родной край, так узнает о Вашингтоне: «Вместо высокого дерева, под сенью которого ютился когда-то мирный голландский кабачок, торчал длинный голый шест, и на конце его красовалось нечто похожее на красный ночной колпак. На этом шесте развевался также неизвестный ему пестрый флаг с изображением каких-то звезд и полос — все это было чрезвычайно странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз выкуривал свою мирную трубку, румяное лицо короля Георга III, но и портрет тоже изменился самым удивительным образом: красный мундир стал желто-голубым, вместо скипетра в руке оказалась шпага.
Если с шуточками соотечественников в адрес Вашингтона как-то мирились, то покушения иностранцев на Отца Страны неизменно вызывали гнев. Английский классик У. Теккерей в романе «Вирджинцы» (1857–1859 гг.) невинно подтрунивал над английской и американской стариной. Сюжет романа — история о двух братьях-вирджинцах, оказавшихся во время войны за независимость в разных лагерях, затронул и Вашингтона. Даже отдаленно Теккерей не писал что-либо хоть в малейшей степени умалявшее достоинство американского святого.
В уста вирджинца, ставшего на сторону короля, писатель вложил слова не надуманные, а истинную правду: «Среди аристократов Старого Света я не видел ни одного, который бы более ценил свое достоинство и более умело отстаивал его, чем м-р Вашингтон. В этом смысле ему уступал даже король — тот самый король, против которого он поднял оружие. В глазах всего французского придворного дворянства, с удовольствием присоединившегося к крестовому походу против нас и таким образом отомстившего за Канаду, великий американский вождь всегда был «анакс андрон» (предводитель мужей — древнегреч.), и французы признавали, что лучшего джентльмена не сыщешь даже в Версале». В таком ключе и ведется повествование в романе.
И что же? Американская критика обиделась, а обидевшись, ожесточилась до крайности. Американцев не очень интересовало, что именно написал Теккерей, задело другое — как вообще посмел поднять перо на Вашингтона. Один сердитый критик написал: «Вот она, фальсификация! Вашингтон не походил ни на одного другого человека, и снижать его возвышенный образ до уровня вульгарных страстей повседневной жизни означает оболгать величайшую главу в беспристрастной истории человечества». Другой усовещал Теккерея: «Образ Вашингтона дошел до нас незапятнанным, и если вы приписываете ему небольшие слабости, являвшиеся уделом других, то величественный призрак, вызванный вами к жизни, чистый и белый, как статуя работы Гудона, и спокойный, укоризненный взор заставят вас замолчать».
Вот так кончались покушения инородцев на святого на страницах американской критики. Нельзя было и тронуть священное писание Американской революции.
В Америке все же смельчаки множились. Наконец за легенду взялся Марк Твен. К самому Вашингтону писатель относился с величайшим уважением, достаточно напомнить его сатирический очерк «В защиту генерала Фанстона». Натуру Вашингтона, утверждал Марк Твен, всегда тянуло «к моральному злату», а в очерке «Исправленный катехизис» считалось само собой разумеющимся, что первый президент — пример, достойный подражания юношества. Но ура-патриотический миф вызывал у Марка Твена тошнотворное чувство, зафиксированное в юмористических рассказах «Трогательный случай из детства Джорджа Вашингтона» и «Чернокожий слуга генерала Вашингтона».
Марк Твен посильно высмеял легенду о Вашингтоне, сочинив блестящую юмореску «Моя первая ложь и как я из нее выпутывался». Марк Твен писал: «Против сказанной им правды о вишневом деревце у меня, как я уже указывал, нет ровно никаких возражений. Но мне кажется, она была сказана по вдохновению, а не преднамеренно. Обладая острым умом военного, он, вероятно, сначала думал свалить вину за срубленное дерево на своего брата Эдварда, однако вовремя оценил таящиеся тут возможности и сам использовал их. Расчет мог быть такой: сказав правду, он удивит своего отца, отец расскажет соседям, соседи распространят эту весть дальше, она будет повторяться у каждого очага, и в конце концов именно это сделает его президентом, причем не просто президентом, а Первым Президентом! Да, мальчонка отличался дальновидностью и вполне способен был все заранее обдумать».
Марк Твен мог написать это, в общем, безнаказанно в 1899 году, ибо к этому времени американская профессиональная историческая мысль начала заново открывать Вашингтона. Процесс оказался длительным, болезненным и в конечном итоге пошел далеко не так, как думал Марк Твен, силясь разъединить человека и легенду.
***
В 1885 году серьезнейший американский историк Джон Б. Макмастер заявил: Вашингтон «остается совершенно неизвестным человеком», хотя основные факты его биографии «известны каждому школьнику в США. Тем не менее его подлинная биография еще не написана». Заявление Макмастера отражало теперь единодушное мнение интеллектуальной общины Соединенных Штатов, уставшей от культа Вашингтона, Последовавшее на первый взгляд походило на иконоборчество, на деле получилось лишь расширение базы легенды, а культ серьезно не пострадал.
К концу XIX столетия публикация Спаркса больше всерьез не принималась. Библиотекарь конгресса У. Форд в 1889–1893 годах выпустил 14 томов документов Вашингтона, к которым не могло быть претензий с точки зрения правильности воспроизведения текстов. Что до охвата имевшихся материалов, то проделанное Фордом отнюдь не означало существенного пополнения арсенала опубликованных материалов: по сравнению с коллекцией Спаркса собрание Форда было всего на три тома больше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});