Читать интересную книгу Рабство и данничество у восточных славян - Игорь Фроянов

Межплеменные отношения в восточнославянском мире, как и у других народов, строились не только на материальной, вещной основе, но и на духовной, где религиозные воззрения, нравственные и этические нормы имели довольно существенное значение. Быть может, что духовный элемент был даже превалирующим в этих отношениях. Характер контактов между различными племенами во многом зависел от исходных факто ров формирования традиционных структур: внутриплеменной солидарности и межплеменной конфликтности.44 Настрой на конфликт с чужим и потому враждебным миром являлся одним из главных душевных состояний в первобытном обществе. Отсюда бесконечная череда межплеменных войн, что нами уже отмечалось. Данничество — плод войны и своеобразная форма межплеменных отношений. И вот здесь мы подходим к важному выводу: поскольку взаимоотношения племен базировались на материальных и духовных принципах, то надо признать, что дань являлась многозначным институтом.

Касаясь материальной грани данничества, следует сказать, что дань, взимаемая с «примученных» восточнославянских племен киевскими князьями в сообществе со своими дружинниками, выступала в качестве их заурядного корма, представляя, следовательно, потребительский интерес.45 В этом выражалась ее грабительская суть. Вместе с тем она была средством обогащения, приобретения сокровищ, которые имели прежде всего сакральное и престижное значение. Стало быть, за данью скрывались религиозные и этические побуждения, и с этой точки зрения она заключала в себе духовную ценность.

Платить дань, как мы знаем, есть позор и бесчестье, а получать ее — честь и слава. Если вспомнить, что честь и слава, по понятиям древних людей, означали благоволение богов,46 то в дани обнаруживается еще один религиозно-этический мотив.

Честь и слава добывались ратным трудом, в войнах, преследующих цель покорения (или обезвреживания) иноплеменников. Дань в этом случае являлась выражением покорности побежденных победителю, ибо «дать что-нибудь из своего имущества — значит дать что-то от себя, следовательно, дать власть над собой».47 Покорность была важна сама по себе как свидетельство силы и мощи победителей, обладания ими удачей и счастьем, как свидетельство, в конце концов, торжества их богов над богами побежденной стороны. Во всем этом проглядывает довольно сложный комплекс магико-религиозных и этических переживаний. Вот почему мы не можем рассматривать покорение и обложение данью восточнославянских племен в плане установления зависимости социально-экономического свойства, реализуемой в форме рентных отношений.

Порою, вероятно, изъявление покорности было важнее уплаты самой дани. Поэтому, надо полагать, размеры даннических платежей иногда имели чисто символический характер.48 Если это так, то мы получаем еще одно доказательство нематериальной, вневещной функции дани, связанной с престижем, славой и, конечно же, безопасностью, поскольку обязательство давать дань скреплялось языческой клятвой, присягой, что, безусловно, сдерживало агрессию данников по отношению к данщикам.

Не исключено, что выплата дани не являлась односторонней и безвозмездной, что взаимоотношения ее плательщиков и получателей предполагали обмен, так сказать, услугами. Включение восточнославянских племен в систему данничества означало присоединение их к | племенному суперсоюзу, возглавляемому Киевом.49 Вхождение в этот союз обеспечивало данникам покровительство и защиту киевских правителей, если возникала внешняя угроза.50

Данничество, как видим, насквозь пронизано архаическим сознанием, и нет никаких оснований полагать, будто дань — «это уже выход за рамки первобытного строя».51

Осуществленное нами исследование позволяет утверждать, что и войны, и рабство, и данничество — неизбежные спутники первобытной эпохи.

1 Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994, С. 348.

2 Первобытный стиль мышления, мотивации поведения первобытных людей обнаруживаются даже у современного человека. По наблюдениям Л. Леви-Брюля, «в нашем обществе не исчезли представления и ассоциации представлений, подчиненные закону сопричастности. Они сохраняются, более или менее независимые, более или менее ущербные, но неискоренимые, бок о бок с теми представлениями, которые подчиняются логическим законам. Разумение в собственном смысле стремится к логическому единству, оно провозглашает необходимость такого единства. В действительности, однако, наша умственная деятельность одновременно и рациональна и иррациональна: пра-логический и мистический элементы сосуществуют с логическими» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении С. 371). Примечательны в данной связи и слова К. Леви-Строса: «Все цивилизации, считающиеся (справедливо или ошибочно) высокоразвитыми— христианство, ислам, буддизм и, в несколько ином плане, цивилизация технического прогресса, ныне сближающая их, — по мере своего распространения вбирали в себя элементы "первобытного образа жизни, "примитивного" мышления, "примитивного" поведения которые всегда были объектом антропологических исследований. Незаметно для нас такие "примитивные" элементы видоизменяют эти цивилизации изнутри» (Леви-Строс К. Первобытное мышление. М·· 1994. С. 31). Тем больше оснований для сближения явлений, относящихся к различным этапам развития архаических обществ.

3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 164.

4 Там же. С. 108.

5 Социально-экономические отношения и соционормативная культура. М., 1986. С. 36.

6 Лавров Л. И. Этнография Кавказа. Л., 1982. С. 76. См. также: Социально-экономические отношения и соционормативная культура. С. 37.

7 История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины / Отв. ред. Ю. В. Бромлей. М., 1986. С. 405.

8 Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С. 71-72.

9 Не случайно «в самой глубокой древности господствующим актом поведения по отношению к чуждым, к "ним"... было отселение подальше от них. Формирование этнической, языковой, культурной общности и резкой границы начиналось в той мере, в какой нельзя было просто уйти, отселиться. Археологам видно, что чем дальше в глубь прошлого, тем грандиознее масштабы расселений. Люди, гонимые чем-то, не только переходили громадные расстояния, они плыли на бревнах по течению великих рек, мало того, отдавались неведомым течениям в морях и океанах, где многие гибли, иных же прибивало к берегам. Да и сам факт распространения вида "человек разумный' (Homo sapiens) на всех четырех пригодных к жизни континентах, на архипелагах и изолированных островах в течение каких-нибудь 10-15 тысяч лет говорит не столько о плодовитости этого вида, сколько о действии какой-то внутренней пружины разбрасывающей людей по лицу планеты. Этой пружиной, несомненно, было взаимное отталкивание. Взаимное этническое и культурное притяжение и сплачивание было значительно более высокой ступенью противопоставления себя "им"» (Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979. С. 96-97). Таким образом, взаимный страх людских коллективов друг перед другом был изначальным, составившим краеугольный камень социальной психологии древних обществ.

10 Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С. 75. По наблюдениям Б. Н. Путилова, у папуасов Новой Гвинеи «военные столкновения между отдельными племенами или локальными группами ради грабежа, увода женщин, кровной мести т.д. составляли в прошлом органическую и заметную часть социальной жизни всего новогвинейского быта. Как и все другие виды социальной, хозяйственной, домашней деятельности папуасов, война— на всех ее этапах и со всеми сопутствующими ей обстоятельствами — регламентировалась выработанными и закрепленными традицией правилами, нормами, обычаями и несла на себе ярко выраженный ритуальный отпечаток. С моментами ритуализации мы встречаемся при подготовке и начале войны, выступлении в поход, победном возвращении или заключении мира, оплакивании погибших, но также и в обстановке непосредственных боевых столкновений, в самых напряженных ситуациях борьбы. Именно ритуальная сторона войны способствовала ее органическому включению в единый контекст социальной жизни, устанавливала ее связь с другими слагаемыми, придавала ей дополнительные значения» (Путилов Б. Н. Миф-обряд-песня Новой Гвинеи. М., 1980. С. 198). Религиозная обрядность сопровождала войны и индейцев Северной Америки (см.: Аверкиева Ю. П. Индейцы Северной Америки. От родового общества к классовому. М., 1974. С. 309). Можно с уверенностью утверждать, что все это было общим правилом для всех древних народов.

11 Свод древнейших письменных известий о славянах. T. I. (I-VI вв.). М., 1994. С. 371.

12 Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1916. С. 96. «Дикий шум», издаваемый трубами и сурна ми московитов, «оглушительный крик», поднимаемый их войском, традиционные приемы запугивания неприятеля, восходящие к глубокой древности. Из летописи узнаем, как во время осады Киева печенегами в 968 г. русские воины, возглавляемые Претичем, «вострубиша вельми», а киевляне «въ граде кликнута». В результате степняки «побегоша разно от града» (ПВЛ. М ; Л., 1950. Ч. 1. С. 48). В летописной статье, повествующей о единоборстве молодого русича Кожемяки с «печенезином», говорится, что после его победы («удави печенезина в руку до смерти») русские воины «кликнуша, и печенези побегоша, и Русь погнаша по них секуще» (Там же. С. 84-85). Лев Диакон сообщает о том, как однажды тавроскифы-русы, бросившись в атаку на ромеев, рычали «наподобие зверей, испуская странные, непонятные возгласы» (Диакон Л. История. М., 1988. С. 70). В Слове о полку Игореве, пронизанном языческой символикой, раздаются не раз клики воинов: «Дети бесови кликом поля прегородиша, а храбри русици преградиша чрълеными шиты» (Энциклопедия «Слова о полку Игореве». СПб., 1995. Т. 1. С. 10); «тi бо бес щитов, с засапожникы, кликомъ плъкы побеждають, звонячи въ прадеднюю славу» (Там же. С. 12); «и Двина болотомъ течеть оным грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганых» (Там же. С. 13). Как видим, кликом можно «поля перегородить» и «полки победить». Примечательно, что автор Слова связывает клики с язычниками («дети бесови», «поганые») Любопытно и соединение кликов с «прадедней славой». Если допустить, что клик здесь мог означать обращение, взывание (см.: Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Л., 1967. Вып.2. С. 186), то следует признать, что клик в данном случае есть обращение к духам предков, к их покровительству. Привлекают внимание и «засапожники» — короткие ножи, которые клали за голенище сапога (Там же. С. 108). А. В. Арциховский предполагал, что подобным ножом (кинжалом?) князь Мстислав зарезал Редедю перед полками касожскими (История культуры Древней Руси: Домонгольский период. Т. 1. Материальная культура. М.; Л., 1948. С. 429). Но убийство Мстиславом предводителя касогов было, несомненно, ритуальным (см.: Гадло А. В. 1) Поединок Мстислава с Редедей, его политический фон и и исторические последствия // Проблемы археологии и этнографии Северного Кавказа / Отв. ред. Н. И. Кирей. Краснодар, 1988. С. 95-96; 2) Этническая история Северного Кавказа Χ-ΧΙΙΙ вв. СПб., 1994. С. 88-89). Отсюда вопрос: не являлись ли «засапожники» Слова ритуальными ножами? Возвращаясь же к предбоевым кликам и грозным звукам музыкальных инструментов, упоминаемым различными источниками, рискнем высказать догадку об их ритуальном значении.