Будь у людей собаки, мне бы не отсидеться. Но собак увели к Риве Чистые братья, а я напоролся на возвращающихся по домам крестьян. Крестьяне после резни в Храггах перепились пива и не особенно разглядывали то, что крылось в зарослях.
Полумертвый от страха, я сидел в малиннике еще долго после того, как голоса затихли вдали. Понятно, о несчастье я еще ничего не знал и очень переживал, что мне все-таки влетит от Накусты за долгую отлучку.
Лишь спустя добрый час я выполз из укрытия и мышкой поспешил к деревне.
Запах гари толкнулся мне в ноздри задолго до того, как я проскочил тропу к реке и осиновые веши. А запах крови я почувствовал только на границе пожарища. Даже гарь не могла перебить этот острый упрямый запах, знакомый каждому вулху.
Только это пахла своя кровь, а не кровь умертвленной добычи.
Ничего. Черно-серое пепелище вместо деревни и запах крови анхайров.
Туес вывалился у меня из рук, и истекающие медом соты упали на жирную золу.
Мне было тогда неполных десять кругов. И совершенно ясно, что именно тогда начался теперешний я, теперешний Моран. Вернее даже, не теперешний, а тот, что совсем недавно встретился в Дренгерте с Лю-чародеем. Ибо за эти неполные одиннадцать дней пути произошло почти то же самое, что в лесу у сожженных Храгг.
Жизнь миновала крутой поворот и выбралась на совершенно новый, неизведанный участок пути. Что ждет там, в неясной пока мгле над дорогой, уводящей в непроницаемую даль?
Впрочем, я знал. Там ждет Каменный лес.
Дорога к нему ведет через Дикие земли, через наши с Тури души, через веру и неверие, через вехи воздуха, воды, огня, земли и железа, через слово, которое нужно держать, раз дал, через кровь хорингов и их утраченные, и вновь обретенные знания, через магию, проникающую в души все глубже…
Теперь я понимаю, что имел в виду Лю, когда говорил, что до У-Наринны способен дойти далеко не каждый. И было лестно думать, что именно я, отродье и нелюдь, анхайр-полувулх – способен. И Тури способна, женщина-кошка, мадхет, убившая прежнего хозяина Беша-Душегуба и ставшая сама хозяйкой своей свободе.
И Корняга, причудливое создание, не зверь и не дерево, наделенное разумом – способен, хотя ему как раз У-Наринна не особенно и нужна. Но, вот, идет с нами, даже немало помог, а однажды так и вообще выручил из совершенно немыслимой трудности. В Сунарре.
Его-то что с нами объединяет? Ну, нас с Тури – понятно, что. Но Корнягу? Что есть в нем такого, чего не найти в тысячах обычных людей, которым путь в У-Наринну ни за что не отыскать?
Не знаю. Просто не знаю. Может быть, когда-нибудь я пойму это. Но для этого нужно будет стать таким же мудрым, как чародеи. Я не могу понять – таков ли Лю? Иногда кажется, что у него множество лиц и множество характеров. Что он может быть одновременно и мной, и Тури, и даже Корнягой. И лекарем Самиром. И Иландом, древним, как небо, хорингом, помнящим Смутные дни от начала времен. И отшельником Гасдом, способным предать во имя непонятных мне убеждений. И Кхиссом, навек оставшимся в Сунарре. И той самой маленькой девочкой, что повстречали мы у вехи железа. И даже Стражем Руд, железным чудищем во главе железной свиты.
Может быть и Лю-старикашка – всего лишь одно из множества лиц, присущих неведомому мне чародею. Все может быть.
Вдруг я осознал, что не удивлюсь, если окажусь прав. У-Наринна покажет. Умение не удивляться – первый признак мудрости.
Но истинным мудрецом можно стать лишь тогда, когда снова повезет обрести умение удивляться.
Я чувствовал, что до второго Знака остается совсем немного идти. В смысле – ехать, я ведь верхом на Ветре. Скорее всего, я успею еще до пересвета. Горы на горизонте оставались далекими и зыбкими, хотя Ветер шел размашистым экономным галопом. Я уже имел возможность убедиться, что он в состоянии скакать так дни напролет. Грустная карса отстала, но не потому, что не могла угнаться за конем, а из-за той же грусти. Когда она бывала в добром расположении духа, Ветра она могла и обогнать.
Меня все больше стал занимать вопрос: почему молчит Корняга? Это болтливое создание словно воды в дупло набрало. Конечно, досталось ему недавно, обгорел, но ведь сам говорит, что ничего страшного. Не сожрало его пламя – значит, оклемается. Непохоже, чтобы он особенно страдал от этого.
Мне кажется, он что-то чувствует. Что-то очень неприятное, но мне говорить либо не хочет, либо побаивается.
Я придержал Ветра и пустил его шагом. Пусть отдохнет, порядком уже отмахали. Хорошо скакать по равнине, расстояния съедаются мигом, не то что по горным осыпям или по лесу – день тащишься, а с места вроде и не стронулся.
– Скажи-ка, пень мой любезный, – обратился я к Корняге, и тот даже екнул от неожиданности. Наверное, моя вежливость его поразила. – Слышь, нет?
– Слышу, Одинец, слышу…
Корняга говорил с опаской и плохо скрываемым удивлением.
– Ты чего притих, а? Обыкновенно болтаешь, как сорока, а тут второй день от тебя слова не добьешься.
– Ну… – протянул Корняга, лихорадочно прикидывая: как бы поудачнее соврать. Но я его видел насквозь.
– Только не нужно сказок, – предупредил я. – Ты тоже что-то чувствуешь?
Корняга поежился, шевелясь на плече.
– Чувствую, Одинец.
– Что?
– Магию.
– Ты способен чувствовать магию?
– Да. Я ведь тоже, в общем-то, порождение магии.
– Чьей? – неожиданно заинтересовался я. – Хорингов?
– Нет, тех, кто правил этим миром до них.
– Предтечи?
– Да. Но они, понятно, называли себя иначе.
– Как?
– Ар…
Я, вывернув шею, умудрился в упор глянуть на Корнягу. И Корняга осекся.
– Не знаю, – наконец признался он. – Откуда мне знать?
Действительно – откуда?
– Что за магия? – спросил я, возвращаясь к более насущным вопросам.
– Тоже не знаю. Но она преследует нас. Знаешь, что мне на ум пришло? Ползет себе жук по столу в темной пустой таверне. А над столом склонился человек с лампой в руке, и круг света падает на столешницу. Маленький такой круг, жук едва умещается. Он хочет выскользнуть из круга света, лапами перебирает, спешит, бежит, но человек двигает лампу – и круг света настигает жука вновь. Жук снова бежит – но ему не уйти, потому что в сравнении с человеком и лампой жук – ничто. Он может только подбежать к краю стола и упасть на пол.
– Жуку падение со стола совсем не повредит, – заметил я, пораженный таким поэтичным сравнением. Ну, дает пень! – Если ты хотел сказать, что мы бегаем по краю стола.
– Но круг света настигнет жука и на полу, – вздохнул Корняга. – Даже если он не разобьется. К тому же, на полу жука легче раздавить сапогом, чем на столешнице.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});