Да Звенислава и сама себя не узнавала. Куда токмо подевалась робкая, кроткая душонка?..
У всхода ее поджидала чернавка. С поклоном девка передала, что внизу дожидается ее воевода Крут, и княгиня поспешно спустилась. Сердце у нее колотилось еще пуще, чем когда с Рогнедой разговаривала. Неспроста же дядька Крут позвал за ней в столь поздний вечер. Неужто дурное что-то приключилось? А, может, от Ярослава пришла хоть какая-то весточка?..
Запыхавшись, Звенислава едва не врезалась в воеводу, который измерял широкими шагами сени, коротая время. Она не успела спросить, пошто ее позвали, когда дядька Крут заговорил первым.
— Гонец в терем прискакал, государыня, — он улыбался, и у нее отлегло от сердца. — Все с князем ладно. Отдохнут у черноводского князя и дальше в путь отправятся. Тебе Ярослав велел кланяться.
Закрыв ладонью рот, чтобы подавить всхлип, Звенислава пошатнулась и прислонилась плечом к деревянному срубу. Воевода тут же подскочил к ней, взволнованный без меры.
— Что?.. Что такое? — спросил вполголоса, протянув к ней руку.
Чувствуя, как закипают в глазах слезы, княгиня покачала головой и улыбнулась. Облегчение затопило ее с ног до головы. Как уж она переживала, как тревожилась. А тут просто с чужих слов услыхала, что все с мужем ладно, и с сердца слово огромный булыжник упал. И будто ярче засветила в горнице лучина; словно теплее стало вдруг в тереме. Отогрелась замершая в томительном ожидании княгиня.
— Голова что-то закружилась, — сказала Звенислава голосом, звенящим от тихой радости. — Благодарю за добрые вести, воевода. Притомилась я что-то. Пойду в горницу, поздно уже.
— Конечно, государыня, — дядька Крут по-отечески поддержал ее за локоть, — отдыхай. Завтра еще людей тебе слушать.
Ночь она провела в тревожном полусне, а на утро, как и сказал дядька Крут, сразу после трапезы потянулись в терем люди, искавшие защиты али суда. От имени мужа Звенислава суд творить не могла, поскольку княжью Правду только Ярослав ведал. Но она могла выслушать и рассудить, коли незначительное что с людьми приключалось. С чем посложнее — разбирался уже дядька Крут; но многое до возвращения Ярослава откладывалось. Однако же простой ладожский люд видел свою княгиню; видел, что она о них радеет, и отвечал добротой на ее доброту.
Звенислава уже успела выслушать женщину, которой соседка испортила рубаху, пока те полоскали их в воде у ручья, и мальчишку, которого кожевник обещал взять в подмастерья, но обманул. Нынче людей было немного, чему княгиня радовалась. То и дело она бросала быстрый взгляд в сторону дверей: обычно к ней и дядьке Круту присоединялся еще братец Желан — послушать, понабраться мудрости. Но нынче он не пришел. Нетрудно было уразуметь, почему.
В горницу вошла еще одна женщина. Низко повязанный платок полностью скрывал ее волосы и часть лица, но у Звениславы по шее пробежал холодок. И когда женщина подняла голову, княгиня поняла, почему. На нее смотрели знакомые, холодные глаза. Льдистые, светлые.
— Здрава будь, государыня, — как ни в чем ни бывало сказала ей знахарка Зима.
Пока дядька Крут ошуюю хватал ртом воздух, силясь что-либо сказать, первым порывом Звениславы было кликнуть кметей да велеть им схватить знахарку, пока та ничего не учинила. Она натолкнулась на проницательный взгляд госпожи Зимы и поняла, что та ведает, о чем она думает.
— А ну, кто там... — справившись с собой, дядька Крут шагнул к дверям. Он прокашлялся, чтобы вернуть себе голос, и уже приготовился кликнуть кого-нибудь из дружины, когда Звенислава обернулась к нему и покачала головой.
— Не нужно, — сказала она, едва шевеля губами, и вновь посмотрела на знахарку. — Здравствуй, Зима Ингваровна.
Подойдя к княгине поближе, дядька Крут остановился, широко расставив ноги, и завел на спине пальцы за воинский пояс.
— И ты здрав будь, Крут Милонегович, — знахарка кивнула ему и улыбнулась, словно и не пропадала никуда. Словно ничего не учинила в княжьем тереме. Словно не лежала наверху в горнице княгиня Мальфрида — и не мертвая, и не живая.
Столько времени уж прошло, как в последний раз видали знахарку на Ладоге. Не раз все успело перемениться, но вот нынче ступила Зима Ингваровна в горницу, как будто покинула ее лишь накануне вечером.
Звенислава сжала зубы. Многое, ох, многое хотела бы сказать она знахарке! Бросить ей в лицо все то, что накопилось на душе: как она обманом заставила ее поспособствовать тому страшному, что приключилось со старой княгиней. Как бросила одну-одинешеньку в чужом, незнакомом тереме, неведомо куда запропастившись. Как ей пришлось держать ответ перед князем. Как по ее вине созвали вече, и только светлые Боги отвели от Ярослава беду. Как страшно ей было все это время, и обидно, и горько, ведь она доверилась знахарке, а та ее предала.
Но Звенислава сдержалась. Она больше не девчонка, которую увез из дядькиного терема жених, которого она совсем не знала и которого отчаянно боялась. Она мужняя жена и ладожская княгиня, и не надлежит ей жаловаться подобно малому дитяте.
— Зачем пожаловала к нам, госпожа? — спросила она, приподняв подбородок.
Она чувствовала, как на скулах вспыхнули маленькие алые пятна гневного румянца, и жалела, что их увидят и воевода Крут, и знахарка. Помыслят еще, что она испугалась, хотя на самом деле она разозлилась. И удивилась сама себе: давно ли она серчать на людей научилась?
Воевода Крут подле нее недовольно прокашлялся и переступил с ноги на ногу. Верно, дай ему волю, он уже кликнул кметей и велел бы схватить Зиму Ингваровну. Но чутье подсказывало Звениславе этого не делать. Был бы в тереме князь — он бы и приказал. А нынче княгине казалось, что без него, ей одной не стоит со знахаркой враждовать. Может, она пришла с миром?.. Сама же ведь в терем вошла, никто ее силой не тащил. Ее и искать уже, почитай, бросили — слишком много всего случилось с той поры.
— Не рада ты мне, девочка, — заметила знахарка, и воевода не сдержал усмешки. Госпожа Зима искоса на него посмотрела и улыбнулась своим мыслям.
— Не рада — скрывать не стану, — помедлив, отозвалась Звенислава и поплотнее запахнула на груди меховую накидку. — Много горя ты принесла в этот терем.
— Ой ли? — та скинула с головы платок, и на грудь ей упали две привычных косы.
Ни княгиня, ни воевода не смогли сдержать тихого вздоха. Волосы у знахарки были белыми, как свежий снег, хотя, когда виделись они в последний раз, пряди были темнее вороного крыла.
— Бояре созывали вече, — княгиня и сама не ведала, почему решила об этом рассказать. — Мыслили, повинен князь в том, что с княгиней Мальфридой приключилось.
Рябь побежала по лицу госпожи Зимы при упоминании имени старшей сестры. Но она ничего не сказала и не спросила.
— А я мыслила, что повинна — я, — тихо добавила Звенислава. — Потому что, сама того не ведая, подсобила тебе, — она взмахнула рукой, указав на знахарку.
У той из-под ворота плохонького тулупа выглядывал иногда торквес. Нынче он казался совсем тусклым, хотя раньше против воли притягивал к себе все чужие взгляды, словно нес внутри невидимый свет.
— Моя сестра сотворила великое зло. Не единожды. И за это я с ней расплатилась сполна, — сказала Зима Ингваровна. Она провела ладонью по лицу, словно хотела снять с него паутину, и вновь заговорила твердым, глухим голосом. — Но нынче я пришла не за этим. К чему обсуждать то, что давно быльем поросло. Я знаю, что князь Ярослав отправился бить хазар и княжича Святополка в степь.
Воевода глухо заворчал, словно потревоженный в берлоге медведь, и бросил на знахарку смурной взгляд из-под нахмуренный бровей.
— Дозволь мне остаться в тереме, государыня, — попросила Зима Ингваровна. — Я знаю, что еще пригожусь тебе.
— Нет! — первым выкрикнул дядька Крут, ступив на шаг вперед. Его указательный палец в обвиняющем жесте был направлен на знахарку. — Князь уже однажды исполнил твою просьбу и погляди, как ты отплатила за его доброту! Ты обманывала его с самого начала! Ты ведала, что, пробравшись в наш отряд благодаря своей лжи, доберешься до Ладоги и повстречаешь здесь свою сестру! Ты всегда это ведала. И врала всем нам. Навела морок своим черным торквесом!