Сломив сопротивление наших войск на восточной окраине полуострова, фашисты все силы бросили на морскую крепость.
И вот уже днем и ночью гудят жаркие дороги под гусеницами танков и сапогами солдат: на Севастополь! На Севастополь!
На западе, под Севастополем, пока тихо, но мы знали: часы этой тишины сочтены.
За нами оставались ненависть и борьба.
Все на помощь Севастополю!
Лагеря без людей; разве кто больной, да и тот, приткнувшись к дереву, несет охранную службу.
Боевая группа - все поджарые, до черноты загорелые, с глазами в красных прожилках от переутомления и недосыпания, вернулась в лагерь.
Краткий рапорт, выкладка трофеев - особенно документов, которые уже ночью будут лежать на столах командующих Октябрьского и Петрова, получение пайков, умывание, горячая похлебка из тертых сухарей и сон, глухой как вечность.
Десять часов подряд над скрытой от глаз теснинкой раздается храп, а потом, как по команде, обрывается.
Уже через час по крутой тропе ползет змейка - снова на дорогу! Выше и выше, только на пике Демир-Капу она останавливается для передышки, а потом опять на звонкую яйлинскую тропу.
Если бы была возможность запечатлеть хотя бы один июльский день в крымском лесу, то получилась бы прелюбопытная картина.
Мы увидели бы дорогу, изжаренную солнцем, тающий асфальт с глубокими вмятинами от шин и гусениц, шагающих потных немецких патрульных, с трудом отрывающих толстые подошвы от липкого асфальта; увидели бы бронемашины с вращающимися башнями, откуда пулеметы изрыгают временами лавину свинца. Шагает немецкая пехота, а за кюветом тянется рядом с ней цепь полевых жандармов, обстреливающих кусты. Или движется колонна машин: впереди броневики, а позади - легкие танки. Над дорогой с треском проносятся самолеты, утюжащие огнем подступы с гор. Потом немецкие секреты, а еще выше новый кордон от партизан - завалы и проволочные заграждения.
Это часть обороны врага, его запутанной и сложной системы передвижения по Крыму, которая требовала полки и полки только на охранную службу.
Но нас эти преграды остановить не могут: тридцать, а то и сорок партизанских пятерок, четверок и троек просачиваются сквозь все хитроумные засады и секреты, как вода сквозь едва заметные щели.
И летят мосты, и от снайперских ударов по водителям, убиваемым на критической точке поворота, на опасном перекрестке, падают в пропасти никем не управляемые семитонки.
Война на дорогах!
Таким манером шли через горы на Севастополь манштейновские резервы, купаясь в собственной крови, сгорая в пламени собственного бензина.
Война на дорогах!
Севастопольский отряд!
Корпус Рихтгофена двинулся на третий - последний штурм Севастополя.
Армада горбатых "юнкерсов" - полки за полками - летит на запад и черными волнами накатывается на севастопольское небо. И за каждой волной вздымается земля, окутываясь смрадным дымом и пламенем.
А на яйле маленькая, очень маленькая кучка вооруженных людей. Это пять партизан-севастопольцев во главе со своим командиром Митрофаном Зинченко.
Какую опасность могут представить они для трехсоттысячной армии Манштейна?
Давайте-ка повнимательнее проследим за этой группой.
Каратели обнаружили ее на Гурзуфской седловине. Сигнал! И со всех видимых и невидимых точек двинулись жандармы на ничтожную кучечку партизан.
Зинченко осмотрелся, молниеносно принял решение:
- В кошару!
Разваленный сарай со следами сыроварни. Стены из дикого камня, вокруг площадка, изрезанная радиальными линиями мелкого кустарника.
Только прилегли, отдышались - фашисты.
Стрельба, стрельба. Отвечали редко, но точно. Три солдата остались на поляне.
Зинченко знал одно нехитрое правило: в беде не спеши.
Идут фашисты, сперва робко, а потом наглее.
- Ждать! - еще раз требует Митрофан Зинченко.
Сто метров, восемьдесят... рукой подать...
Точность партизанского огня потрясающая. Он скосил половину штурмующей группы. Бегут фашисты на исходный рубеж, Зинченко использует миг растерянности врага:
- Бегом!
Пулей выскакивают из кошары, вдоль кустов, пригнув головы, с молниеносной быстротой вбегают в буковый лес. Пули запоздало свистят за их спинами.
Шуму на десять верст вокруг. Надо хитрить. Приходится шагать там, где и зверю не пройти. Трудна дорога поперек гор, особенно трудна из-за проклятого зноя, когда солнце буквально буравит голову, спину. Трудна и длинна. Это нечеловеческая дорога. Сейчас, в мирное время, отлично экипированные молодые люди с запасом калорийной пищи проходят ее за день и зарабатывают значок "Турист СССР".
Зинченко, проводник дед Кравченко, которому далеко за пятьдесят (только совсем недавно он пришел в себя после тяжелой контузии, худой одна лишь тень осталась от него, борода стала острее и даже сгладила постоянную хитроватость на лице), железнодорожник-севастополец Александр Гамота, бывший паровозный машинист Николай Братчиков и еще два севастопольца - фамилии их утеряны - прошли эту дорогу за шесть часов и ночь встретили в Голубой долине - в той самой где властвовал майор Генберг, давно ждавший нас с повинной!
Сколько сил он потратил, сколько жизней немецких он отдал, чтобы обезопасить второй эшелон Манштейна.
А Зинченко переспал в лесу, на рассвете же уничтожил охрану моста, который уже взрывался шесть раз и теперь был взорван в седьмой.
Снова партизан преследовали, но они ловко провели карателей. Те искали их повсюду, а партизаны просидели рядом с Юсуповским дворцом и видели немцев, спокойно пребывающих в зданиях.
Ночью Зинченко взял тропу на "Триножку". Вершина, вокруг пропасть, и одна лишь тропка сюда и отсюда. По ней ходили еще древние тавры.
Оборона - лучше не придумаешь. Одним пулеметом можно роты косить.
Устали. На пост снарядили Гамоту - охраняй, потом сменим.
Митрофан Никитович волновался: не заснет ли?
Дважды проверял: парень на месте, бодрствует.
- Не беспокойся, командир. Вздремни малость, - говорит дед.
Коварны предрассветные минуты. Они сломили Александра Гамоту.
Зинченко проснулся как от толчка в сердце, посмотрел на часы: дремал сорок минут.
- Дядя Федор, смени Сашу, - торопливо приказал Даниловичу.
Тот, покряхтывая, ушел, а минут через пять его страшный крик разбудил всех.
Александра Гамоту нашли привязанным к корявой сосне. Он был без головы.
...Голова партизана была насажена на кол и выставлена перед Юсуповским дворцом.
В горячке бросились было во дворец, но командирская воля взяла верх:
- Стой!
...Самолеты все летели и летели на запад. Полыхало небо, вздрагивали горы.
Развилка дорог: одна - на Бахчисарай, другая - в горы к Биюк-Узень-Башу. Столетняя шелковица, за ней живой забор из колючей ожины. В ее гуще - партизаны, колючки до крови ободрали их лица.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});