Читать интересную книгу День независимости - Ричард Форд

– Было даже смешно, почти, – сонным голосом сказала лежавшая, я полагаю, в постели Энн. – Очнувшись, он лепетал и лепетал о «Бейсбольном зале славы». Об экспонатах, которые там увидел, но… по-моему, о каких-то статуях. Так? Уверял, что прекрасно провел время. Я спросила, как там понравилось тебе, он ответил, что ты пойти с ним не смог. Что у тебя было назначено свидание с кем-то. Вот так… ко всему непременно примешивается что-нибудь смешное.

Томный голос Энн напоминает мне о последней, восьмилетней давности, поре нашего супружества, когда мы, лишь наполовину проснувшись среди ночи (и только в такое время), любили друг дружку, наполовину сознавая происходящее, наполовину веря, что имеем дело с кем-то другим, исполняя любовный акт наполовину ритуально, наполовину вслепую – телесно и только телесно; продолжался он всякий раз недолго, а какой-то особой или даже достойной страстностью не отличался, настолько заторможены мы были тоской и страхом. (Ральф умер совсем недавно.)

Но куда же она ушла, страстность-то? – все время гадал я. И почему? Ведь мы так сильно нуждались в ней. После разбазаренной подобным манером ночи я просыпался поутру и чувствовал себя совершившим благое – для человеколюбия вообще, но ни для кого, известного мне, в частности – дело. Энн же вела себя так, точно ей приснился сон, который она помнит как приятный, но помнит лишь очень смутно. И на долгое время (иногда на недели и недели) все прерывалось, пока благодаря сну, подавлявшему наши первобытные страхи, мы не сопрягались снова. Желание, обратившееся в привычку, позволяет дуракам печально блуждать между трех сосен. (Сейчас мы справились бы лучше – так я, во всяком случае, решил этой ночью, – поскольку лучше понимаем друг друга, предложить или отнять ничего не можем, а стало быть, и прятать или защищать нам нечего. Тоже прогресс.)

– Он больше не лаял? – спросил я.

– Нет, – ответила Энн, – во всяком случае, я не слышала. Может быть, теперь он с этим покончит.

– А как Кларисса? – Разгружая в машине карманы, я обнаружил красную ленточку, которую она сняла со своих волос и подарила мне, парную той, что проглотил Пол. Нечего и сомневаться, подумал я, именно Кларисса решит, что следует написать на моем надгробии. И это будет точная надпись.

– О, у нее все хорошо. Она осталась там, чтобы посмотреть «Кошек» и итальянский фейерверк над рекой. А еще ей хочется поухаживать за братом – в добавление к тому, что она немного довольна случившимся.

– А ты пессимистка.

(Не уверен, впрочем, что Энн это не выдумала.)

– Есть немножко. – Энн вздохнула, и я понял, что она, как бывало когда-то, не спешит прервать разговор, может сейчас разговаривать со мной не один час, задать множество вопросов (например, почему я никогда ее не описывал) и ответить на множество моих, смеяться, гневаться, забывать о гневе, вздыхать, ни до чего не договориться и заснуть с трубкой в руке и так затушевать все случившееся. Самое подходящее было время спросить, почему в Онеонте на пальце ее не было обручального кольца, не завела ли она любовника, не разругалась ли с Чарли? Ну и задать другие вопросы: действительно ли она верила, что я никогда не говорил ей правду и что тусклые правдочки Чарли лучше моих? Считала ли меня трусом? Знала ли, почему я никогда ее не описывал? Вопросов у меня много. Да только я обнаружил, что они не имеют значения, что некая темная, окончательная магия лишила нас способности с интересом слушать друг друга. И это странно. – Тебе удалось достичь за эти два дня чего-нибудь существенного? Надеюсь, что так.

– До каких-либо текущих событий мы в наших разговорах добраться не успели, – ответил я, чтобы порадовать ее. – Я ознакомился с большей частью его воззрений. Мы обсудили кое-что важное. Могло получиться и получше. Он мог бы вести себя получше. Не знаю. Случившаяся с ним беда все оборвала.

Я прикоснулся языком к ноющей, прокушенной щеке. Обсуждать с Энн подробности мне не хотелось.

– Вы так похожи один на другого, что мне грустно становится, – печально сообщила она. – Я даже в глазах его ваше сходство вижу, а ведь глаза у него мои. Думаю, я слишком хорошо знаю вас обоих. – Она вздохнула, а затем: – Что собираешься делать в праздники?

– У меня свидание, – с несколько чрезмерным напором ответил я.

– Свидание. Хорошая мысль. (Пауза.) Знаешь, я стала какой-то безликой. Поняла это, увидев тебя сегодня. В тебе ощущалась личность, хоть я и не сразу тебя узнала. И мне стало завидно. Одну часть моей души заботит очень многое, а другой как-то все едино.

– Это временно, – сказал я. – Может быть, лишь на сегодняшний день.

– Ты вправду думаешь, что я ни во что толком не верю? Ты в сердцах обвинил меня в этом. Я хочу, чтобы ты знал: меня твои слова напугали.

– Нет, – ответил я. – Ты не такая. Я просто-напросто испытывал разочарование в самом себе. Не думаю, что ты ни во что не веришь.

(Хотя, может быть, так оно и есть.)

– Мне не хочется быть такой, – скорбно сообщила Энн. – И мне уж точно не понравилась бы жизнь, состоящая лишь из конкретных бед, справляться с которыми мы можем только совместными усилиями, и ни из чего больше. Я подумала, что ты считаешь меня созданной для решения проблем. И что мне нравятся только конкретные ответы на конкретные вопросы.

– Нравятся в сравнении с чем? – спросил я. Хотя ответ, пожалуй что, знал.

– О. Не знаю, Фрэнк. В сравнении с интересом к важным вопросам, важность которых распознается с трудом? Это как в детстве. Жизнь идет, и слава богу. А я сильно устала от некоторых сложностей.

– Это в природе человека – не докапываться до дна.

– Тебе это неинтересным никогда не казалось, так? – Я решил, что она улыбается, но не очень счастливо.

– Иногда, – сказал я. – Особенно в последнее время.

– Огромный лес упавших деревьев, – сонно произнесла она. – Теперь это не кажется таким уж плохим.

– Как ты думаешь, могу я забрать его к себе в сентябре? – Не лучшее время для такого вопроса, это я понимал. Тем более что уже задал его часов семь назад. А лучшее – это какое? Мне не хотелось ждать.

– О, – вымолвила она, глядя, уверен, в запотевшее от трудов кондиционера окно на редкие огни Хэмдена, на шоссе Уилбор-Кросс, забитое машинами, которые направлялись в места куда менее рисковые, – еще до наступления дня праздники почти закончатся. Мы с сыном их пропустили. – Нужно будет поговорить с ним. И с Чарли. И послушать, что скажет его омбудсмен. В принципе, попробовать можно. Такой ответ тебя устроит?

– В принципе, да. Думаю, я смогу быть полезным ему. В большей мере, чем омбудсмен.

Не знаю, что еще я мог сказать ей, глядя на темную крону шелковицы, на отражение в окне: мужчина, одиноко сидящий за столом с телефонной трубкой у уха, настольная лампа, все остальное теряется в темноте. Сложные ароматы не один час назад совершавшейся на чьем-то заднем дворе готовки еще висели в вечернем воздухе.

– Завтра он спросит, когда ты приедешь его навестить, – сказала она, не меняя тональность голоса.

– В пятницу. Скажи, что я навещу его в любой неволе. – И я едва не добавил: «Он купил подарки тебе и Клариссе». Но воздержался – поскольку дал Полу слово.

Энн примолкла, собираясь с силами. А потом:

– Люди редко делают что-либо от всей души. Наверное, потому ты так со мной и говорил. Прошлой ночью я вела себя как последнее дерьмо. Прости.

– Да ладно, – бодро ответил я. – Жить тебе, конечно, сложно, чего уж там.

– Знаешь, когда я увидела тебя сегодня, ты так мне понравился. Впервые за долгое время. Очень странно. Ты это заметил?

Ответить мне было нечего, и потому я сказал:

– Оно же и неплохо, верно? – все тем же бодрым тоном. – Что ни говори – это шаг вперед.

– Мне вечно казалось, что ты хочешь от меня чего-то, – сказала Энн. – А теперь я думаю, может быть, тебе просто хотелось, чтобы я чувствовала себя получше, когда ты рядом со мной. Так?

– Мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя получше, – ответил я. – Да.

Такова одна из потребностей Периода Бытования – и, думаю я сейчас, не лучшая – изображать желание, которого у тебя нет.

Энн снова выдерживает паузу.

– Помнишь, я сказала, что бывшими супругами быть непросто?

– Да, – ответил я.

– Ну так вот, и не быть ими – тоже.

– Да, – согласился я, – это непросто.

И умолк.

– Ладно. Позвони завтра, – попросила она – разочарованная, я знаю, тем, что изрекла кой-какие сложные и, быть может, печальные и даже интересные истины, и даже сама удивилась, услышав себя, а я оставил их без внимания. – В больницу. Ему нужно поговорить с папой. Может быть, он тебе про «Зал славы» расскажет.

– Позвоню, – мягко пообещал я.

– Пока.

– Пока, – согласился я, и мы положили трубки.

Ба-бах!

Я смотрю, как красная кофейная банка взвивается выше кровель, крутясь, уменьшаясь, становясь в небе свистящей тенью, а затем неспешно устремляется вниз, к горячей мостовой.