Итак, Геродот излагает официальную персидскую версию, содержащуюся в Бехистунской надписи. Означает ли это, что он где-нибудь прочел эту версию? Саму надпись, выбитую на скале в горной местности Ирана, он читать, конечно, не мог, поскольку там не бывал. Однако не приходится сомневаться, что официальная версия была по приказу Дария растиражирована и разослана по сатрапиям огромной державы. Там она, конечно, переводилась на местные языки населявших сатрапии народов. Не исключено, что появился и греческий перевод, ведь греки составляли не столь уж и малую часть жителей подвластных персам областей Малой Азии.
Тем не менее можно с уверенностью утверждать: «Отец истории», составляя свой рассказ о маге и Дарий, опирался не на официальные документы, а на устную традицию, бытовавшую в империи Ахеменидов. Его повествование и изложение в Бехистунской надписи совпадают именно по основной канве. Надпись, как и положено документальному памятнику, суха и бесстрастна, а рассказ Геродота изобилует сочными, живыми деталями, которые могут происходить только из фольклора.
Вот несколько примеров. Как знатные персы — будущие «освободители» государства от самозванца — узнали, что под именем Смердиса правит маг? Дочь одного из них, Отана, была в числе многочисленных жен предыдущего царя Камбиса. Когда тот умер, весь его гарем, по восточному обычаю, перешел к следующему владыке, то есть Лже-Смердису. И вот как-то ночью женщина обнаружила, что у ее спящего мужа… нет ушей! Обычно их отсутствие было незаметно под длинными волосами, которые носили высокородные персы. Женщина немедленно сообщила об этом отцу, и тот сообразил, что дело нечисто. Настоящий царь, «исконный Ахеменид», конечно, не мог быть безухим: физическое уродство было несовместимо с царским достоинством, владыка великой державы должен был быть совершенен во всех отношениях. «А этому магу Смердису царь Камбис, сын Кира, велел отрезать уши за какую-то немалую вину» (III. 69). Отан сделал вывод: на троне самозванец, а значит, его необходимо свергнуть. Сказано — сделано…
Совершенно ясно, что перед нами чисто анекдотический эпизод. Ведь речь идет о вещах настолько интимных, что они ни в каком случае не могли быть преданы публичной огласке. Всё это — типичные сплетни и слухи.
То же самое можно сказать по поводу другой сообщаемой Геродотом подробности — о том, как и почему из семи персов именно Дарий стал царем. Согласно «Отцу истории», «…о царской же власти они решили вот что: чей конь первым заржет при восходе солнца, когда они выедут за городские ворота, тот и будет царем» (III. 84). На наш взгляд — странное, наивное, способное вызвать лишь улыбку решение. Но люди древности видели волю богов даже и в более житейских вещах. Например, считалось важным предзнаменованием, если кто-то вдруг чихал у человека за плечом. В сложном устройстве мира никаких случайностей не бывает, все явления как-то связаны с другими, и каждое непременно является знаком другого — вероятно, так можно охарактеризовать мировоззрение, стоящее за подобными представлениями.
Конюх Дария, «сметливый парень, по имени Эбар» (III. 85), решил обязательно добиться, чтобы именно его господин выиграл сей своеобразный конкурс. Он сумел подстроить так, чтобы конь Дария заржал первым. Не будем пересказывать, каким образом ему это удалось; заметим только, что способ был достаточно пикантным.
Опять анекдот? Да, бесспорно. Бехистунская надпись и другие официальные документы Ахеменидов никак не могли служить источниками для всех этих историй. Перед нами явные образцы устного народного творчества, фольклор, который галикарнасец почерпнул непосредственно у жителей Персидской державы или, может быть, получил из вторых рук — от греков, ахеменидских подданных.
Нам даже приходит в голову следующее соображение. Геродот ведь и сам — мы повторяли это не раз — родился персидским подданным и был таковым на протяжении своего детства и юности, вращаясь всё это время в такой же среде. До Галикарнаса, естественно, доходили сведения о том, что происходит в далекой столице. С одной стороны, «сверху» присылались царские указы, содержавшие информацию официального характера, краткую и сухую. С другой стороны, тут же начинали циркулировать сплетни: а как оно было на самом деле? Почему совсем недавно нами управлял государь Смердис, а теперь вдруг выяснилось, что это был самозванец, и отныне во главе империи новый владыка — Дарий? И тут уж, конечно, буйная фантазия разыгрывалась во всю силу, как всегда бывает в подобных обстоятельствах.
Кстати, в рассказ о перевороте 522 года до н. э. Геродот вводит любопытнейший пассаж о якобы имевшей место после свержения мага дискуссии между знатными персами-победителями о строе, который следует ввести в государстве. Оставить ли монархию — или, может быть, заменить ее демократией или олигархией? По поводу этого места из «Истории» у современных ученых почти единодушное мнение:
персидские вельможи VI века до н. э. не могли вести подобные дебаты. Монархия на Востоке признавалась единственной возможной формой правления, сомнению не подвергалась, а такого понятия, как «демократия», в ту эпоху еще не было даже у греков. Одним словом, опять перед нами информация, которая никак не могла быть почерпнута из персидских письменных источников.
Итак, в своем пестром и разнообразном повествовании «Отец истории» опирался на предания как эллинов, так и «варваров». Напомним, что для классических греков «варварами» были все, кроме них самих, все иноплеменники: египтяне и фракийцы, персы и скифы… Как раз в эпоху Греко-персидских войн, в эпоху Геродота отношение к «варварам» начало меняться — от нейтрального к негативному и пренебрежительному{180}. Одержав победу над грандиозной Ахеменидской державой, воплощавшей в себе объединенную мощь народов Востока, граждане эллинских полисов, испытывая вполне оправданную гордость, начали считать всех «варваров» людьми «второго сорта», чуждыми свободе и культуре, от рождения обреченными на рабство. Вся мировая история постепенно стала восприниматься ими сквозь призму противопоставления «светлого» эллинского и «темного» «варварского» миров, якобы извечной борьбы между ними.
Дань подобному подходу отдал — в самых первых главах своего труда — и Геродот. Однако в целом декларирование превосходства греков над всем остальным человечеством осталось ему совершенно чуждым. Он тонко подмечает (порой, кажется, не без удовольствия) многочисленные достоинства «варварских» народов: вековую мудрость египтян, воинскую доблесть и благородство персов, свободолюбие скифов… Впоследствии более «ангажированные» древнегреческие авторы (например, Плутарх) за это даже презрительно называли Геродота «филоварваром». Но у нас как раз эта черта его повествования — уважительное отношение ко всем народам, отказ от деления их на «высшие» и «низшие» — вызывает особенную симпатию и понимание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});