Он произнес это искренним извиняющимся тоном, как человек, вынужденный совершить что-то неприличное и принести кому-то неудобство.
— Мне нравилось с тобой болтать, это было так… идиллически. Старый благодушный священник и дерзкая, утратившая веру, девушка. Очень мило.
— Дьявол!
— Не чертыхайся, дочь моя.
— Что, все еще не можете выйти из образа? К чему теперь маскировка? — спросила я горько, — Или вы и в самом деле священник?
— В самом деле, — с достоинством кивнул он, — Только другой… епархии.
Меня вдруг пронзила мысль, острая и болезненная, как граненый клинок из заиндевевшей стали.
— Вы работаете на него, ведь так? На графа?
Он рассмеялся, и в это недолгое мгновение стал похож на отца Гидеона. Нет, в это мгновение он и был отцом Гидеоном — грудь затряслась, щеки задрожали, низкий смех заставил завибрировать посуду на столе. Иллюзия была настолько полной, что я машинально стиснула зубы. Этот человек не был отцом Гидеоном. Это была лишь его дьявольская копия, какое-то ужасное наваждение. С которым я осталась наедине.
— Я?.. Нет. Что ты. Я служу другим людям. А точнее, другому человеку. По сравнению с которым граф Нантский не более чем крохотная мушка.
— Вы лжете.
— Зачем? — удивился он, — Я стараюсь не лгать людям, которых убиваю. Нет, в этом нет ничего сентиментального. Я просто не хочу чтоб они отправились на Суд Господа в неведении, мучаясь вопросами, на разрешение которых им не хватило их земной жизни. Считай это милосердием.
— И теперь… оно коснется и меня? — я хотела улыбнуться, но получился какой-то оскал, как у дикого зверя.
— Увы. Моя работа требует убирать даже мельчайшие следы. И, видит Бог, я и так оставил их за собой слишком много. Я обещаю всем вам безболезненную смерть. Ламберт с Бальдульфом даже не поймут, что умирают. Я проколю им затылок кинжалом. Быстрая, хорошая смерть. После этого я сожгу дом. Не очень чистая работа, но пламя способно очистить следы лучше любого человека. Пламя, которое освещает путь, и которое может опалить, помнишь?..
Он рассмеялся негромким смехом человека, припомнившего что-то забавное и мимолетное.
Я поняла, что этот разговор не продлится долго. Я чувствовала невидимые песчаные часы так отчетливо, словно сама сейчас была ими. Полная голова песка, в котором беспомощно копошатся мысли, но этот песок иссякает, и конца последняя песчинка упадет…
— Кто твой хозяин? — спросила я его, настолько громко, насколько позволял мне собственный голос, — Ты лишь уличная крыса, такая же, как прочие. Трусливая вонючая крыса вроде тех, других. Кому ты служишь?
— Да ты и сама это знаешь, — спокойно сказал он, ничуть не разозлившись, — Просто боишься признаться себе в этом. Что толку от ясного ума, если его сковывает страх? Ты могла понять все раньше, гораздо раньше. Могла понять, кто я, и кем послан. Но тебя сдерживал страх. Попробуй же отринуть его, хоть за минуту до собственной смерти.
— Этого не может быть, — сказала я уверенно. Или мне лишь показалось, что уверенно, потому что двойник отца Гидеона насмешливо поднял бровь.
— Мой хозяин — Император, — сказал он, — Да продлится бесконечно его жизнь, и да утвердится его престол над всем миром. Я бы мог солгать тебе, но, как я уже сказал, не люблю убивать людей, чьи души потом целую вечность будут мучиться в неведении. Можешь считать это моим видением добродетели.
Я поняла, что пугало меня больше всего. Не слова страшного человека, который нависал надо мной. И не собственная беспомощность. А то, что личина отца Гидеона не была для него искусственной змеиной кожей, которую он натянул поверх собственной. Это и был отец Гидеон. Я узнавала его в движениях губ, во взгляде — внимательном и в то же время немного уставшем — в том, как он жестикулировал во время разговора. С этим человеком я говорила прежде. И это было самое страшное. Каким бы ни был настоящий отец Гидеон, которого я уже никогда не узнаю, именно этому человеку я доверяла свои мысли, свои надежды и свои страхи. Он утешал меня в минуты, когда меня оставляла надежда. Он шутил, подбадривая меня. Он давал надежду. И не было никакого чудовища рядом со мной. Только он.
— Значит, тайная гвардия Императора? — спросила я машинально.
— У них свои заботы. Не гвардия. Монашеский Орден «Signum Fidei[24]».
— Не слышала о таком.
— Уверяю, о нем не слышал даже Его Высокопреосвященство. Может, только сам Папа, и то… — он неопределенно пошевелил пальцами.
— Священники выполняют тайную волю Императора?
— Это Устав нашего Ордена. И… некоторых других. Мы — слуги Императора. Я имею в виду, настоящие слуги. Мы не правим землями от его имени, не носим гербов, не живем в фамильных замках. Мы есть его воля, — лениво-доброжелательный тон его голоса при этих словах исказился, стал звенящим, как закаленная сталь, — Земное воплощение его воли.
— Чересчур громко звучит для банды тайных убийц, — сказала я, не сдержавшись, — Но, видимо, благотворно сказывается на тщеславии.
— Я лишен тщеславия, как и мои братья. И ты зря надеешься меня оскорбить. Я умею держать чувства в руках. О, я много чего умею. Я — инструмент Императора, и, без ложной скромности, один из лучших. У меня не было ни одного провала за последние восемьдесят лет, а это о чем-то свидетельствует.
Он что-то говорил, но я не слышала его слов. Сейчас меня занимали собственные мысли. И весьма безрадостные.
Я была беспомощна, и он знал это. Ламберт и Бальдульф лежали без движения, как сломанные куклы. Клаудо стоял за моей спиной. А сама я не могла поднять и зубочистки. Лишь лишенное воли тело. Вместилище для чересчур пылкого духа. Ничего более.
«Он мог бы просто уйти отсюда, — подумала я невесело, — И я бы мучительно умирала несколько недель подряд голодной смертью в локте от заставленной пищей стола. Но он, конечно, не уйдет просто так. Сперва закончит дело. Он словоохотлив и не прочь поболтать чтобы потешить свою гордость, но он сказал правду, он профессионал и у меня была возможность убедиться в этом. А я — бездвижная калека. Раньше я могла управлять чужими руками, теперь у меня нет и их».
Только Клаудо, и тот не человек — лишь жалкое его подобие.
Клаудо. Спасительная мысль мелькнула крошечной, но яркой звездой, на мгновенье осветив плотную темноту безнадежности. Если тот, кто называл себя отцом Гидеоном, подойдет поближе… Господи, это даже не шанс, это нечто несоизмеримо меньшее. Но кроме этого у меня, пожалуй, ничего и нет. Надо хотя бы попытаться.
— Это ничего не меняет, — сказала я, надеясь, что голос выражает должную степень презрительности, — То, что вы тайный агент не епископа, а Императора, ничего не меняет. Подумаешь, не одна крыса, так другая… Никакой разницы. Но надо думать, что если вы прибыли из самого Аахена всего лишь ради того чтоб прищемить немного пальцы графа Нантского, то вы не более чем мелкий слуга на посылках. Хотя наверняка пытаетесь себя убедить в том, что совершили нечто значительное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});