Читать интересную книгу Реформы и реформаторы - Дмитрий Мережковский

Но вернемся к Петровским реформам и роману Мережковского. Один из главных мотивов произведения связан с судьбой Православной церкви в России и проблемой веры. Церковная реформа Петра I, как ее обычно называют, являлась неотъемлемой частью общей реформы Российского государства. Ее основной смысл – в лишении института Церкви самостоятельной роли, подчинении его государству, превращении в составную часть государственного аппарата и придании ему функций одного из инструментов проведения государственной политики. С этой целью Петр прежде всего ликвидировал патриаршество, заменив его Духовной коллегией – Святейшим синодом во главе с обер-прокурором – назначаемым царем светским чиновником. Хотя это преобразование и было весьма радикальным, оно являлось логическим продолжением той тенденции во взаимоотношениях Церкви и государства, которая наметилась еще в предшествующий период и окончательно определилась во время конфликта царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном.

В регулярном, т. е. рационально устроенном, основанном на жесткой регламентации жизни подданных, государстве Петра I, где каждому человеку и институту была отведена определенная функция, деятельность Церкви непременно должна была быть подчинена интересам этого государства. Духовенство рассматривалось как особый «отряд» чиновников, в обязанности которых входило наблюдение за народной нравственностью. Именно поэтому ежегодные исповедь и причащение становятся отныне обязательными для каждого подданного – не потому, что этого требует вера, а потому, что так предписывает государство. Духовный отец отвечает перед государством за чистоту помыслов и, значит, благонадежность своей паствы, осуществляя контроль за ней посредством исповеди. Отсюда вполне логично вытекает и обязанность священника доносить на свое духовное чадо в том случае, если оно открыло ему на исповеди преступный замысел против государства. Именно священник принимает у подданного присягу новому государю, а также присягу при поступлении на государственную службу.

Согласно царским указам, в петровской России формируется также система государственных праздников – «высокоторжественных дней», включающих даты памятных событий (например, годовщину Полтавской битвы), а также даты, связанные с жизнью членов императорской фамилии (тезоименитства). Эти праздники должны праздноваться наравне с церковными, а в церквах в эти дни должны проводиться соответствующие молебны. В церквах же прихожанам зачитываются царские указы, и, таким образом, Церковь играет роль средства связи (причем достаточно эффективного) власти с населением.

Как и чиновничество, духовенство освобождается от уплаты подушной подати, но при этом государство подсчитывает, сколько священников должно приходиться на определенное число жителей, и лишних записывают в подушный оклад. Само духовенство становится замкнутой социальной группой – сословием с наследственным статусом своих членов. Поскольку облечь столь же полезными для государства функциями монашество не представлялось возможным, Петр I рассматривал их исключительно как бездельников, отлынивающих от исполнения своего долга. Не случайно поэтому в петровское время государство изымает доходы монастырей и регламентирует правила пострижения в монахи: теперь это разрешено делать в основном престарелым людям, уже отдавшим свой долг государству, и лишь по специальному разрешению царя.

Вполне понятно, что все эти новшества означали вторжение государства в одну из самых сокровенных сфер частной жизни гражданина, по сути, регламентируя отношения человека с Богом. Что же касается обязанности священников доносить на своих прихожан, то тут мы и вовсе имеем дело с нарушением тайны исповеди, т. е. одного из важнейших церковных таинств. В романе Мережковского «Церковь перестала быть Церковью» для царевича с тех пор, как узнал он о соответствующем указе. Впрочем, справедливости ради, надо заметить, что в действительности знать о нем Алексей не мог, поскольку издан этот указ был через четыре года после его смерти (в мае 1722 г.) и не царем, а Святейшим синодом, в котором заседали высшие церковные иерархи. Хотя нельзя исключать, что сделано это было по распоряжению Петра I, переданному членам Синода через его обер-прокурора.

В контексте царской политики понятно и столь непримиримое отношение Петра I к старообрядцам. Надо думать, что если какие-то обрядовые разногласия старообрядцев с официальной Церковью и имели значение для царя, то они занимали его лишь в самую последнюю очередь. Для него старообрядцы были прежде всего категорией людей, позволявших себе верить, а значит думать и жить, иначе, чем предписывало государство. Это были люди, которых невозможно было контролировать так же, как всех остальных, и их невозможно было заставить трудиться на общее благо, как заставлял царь трудиться всех остальных.

Однако было бы неверно полагать, что это сугубо утилитарное, прагматичное отношение к Церкви означало, что царь был безбожником или, хуже того, язычником. Как и большинство его современников, Петр I, несомненно, был человеком искренне и глубоко верующим, причем православным. Царь «вовсе не собирался переходить в какую-нибудь “еретическую” веру, православная догматика и основные обрядовые установления Православной церкви никакого возмущения у него не вызывали, и он даже, в меру своего невежества, интересовался богословскими вопросами и порою находил удовольствие в православном богослужении»[100].

Но Петр I очевидно разделял веру и институт Церкви, будучи убежден, что последний должен быть подчинен светской власти и содействовать исполнению миссии государства, которая виделась ему как несомненно богоугодная. Петр жил и действовал по принципу «Богу – богово, а кесарю – кесарево». Вера – это то, что принадлежит Богу, а значит, царь не вправе вмешиваться в вопросы веры, в основы православного вероучения и, напротив, обязан веру всячески оберегать и защищать. И не только по прагматическим соображениям, связанным с возможностями с помощью Церкви управлять подданными, но и потому, что он сам – подданный Бога (выражение Т. Гоббса[101]) и ему, Богу, только ему одному должен давать отчет в своих поступках.

Впрочем, руководствуясь этой же идеей, Петр I сеет первые семена религиозной веротерпимости в отношении представителей иных христианских конфессий. Опять же не только потому, что для исполнения задуманного ему необходимы иностранные специалисты, но и потому, что он не считает себя вправе быть судьей в вопросах веры, хотя, конечно, сама идея веротерпимости стала следствием знакомства царя с западноевропейской культурой. Однако никакого намерения заменить православие протестантской «немецкой верой» у Петра не было. Когда в 1701 г. некий поляк предложил ему соединить Западную и Восточную церкви, царь отвечал: «Господь действительно дал царям власть над народами; но над совестию людей властен один Христос, и соединение Церквей может совершиться только с Божией воли»[102].

Но именно в силу этих убеждений Петр I считал своим долгом очистить веру своих подданных от того, в чем видел проявления суеверия, которое он рассматривал как препятствие в постижении подданными новой государственной идеологии. В XVIII в. отношение к «суевериям», под которыми понимали веру в сверхъестественные явления, чудеса, волшебство, а также кликушество, колдовство, всякое инаковерие (старообрядчество, мусульманство и буддизм), «не только разделило общество на “невежд” и “просвещенных”, но и стало мерилом принятия или отвержения новых философских идей»[103]. Теме суеверий посвящены значительная часть данного царем Святейшему cиноду Духовного регламента 1721 г., многие проповеди Феофана Прокоповича и ряд иных текстов того времени. Сама же церковная реформа не ограничилась лишь перечисленными выше административными мероприятиями, но стала одновременно и «реформой благочестия».

Обращает на себя внимание относящееся к 1719 г. сообщение одного из иностранных дипломатов о беседе царя с представителями духовенства, в ходе которой Петр I «держал к ним довольно длинную речь относительно постановлений первоначальной Церкви. Он сказал им, что, по его убеждению, это огромное количество постов и совершаемых попами церемоний менее приятны Богу, чем сокрушенное и смиренное сердце, и увещевал их превыше всего поучать народ нравственности, потому что тогда суеверие исчезнет мало-помалу в его государстве и подданные его станут Богу служить лучше, а ему вернее».

Собственно к «реформе благочестия» можно отнести ряд указов 20-х годов XVIII в., касавшихся запрета на вынос икон из церквей и монастырей, привеса к ним монет, изготовления резных икон, продажи чудотворного меда и масла, зажигания свечей перед иконами на городских воротах и внешних церковных стенах, конфискации чудотворных икон, находившихся в частном владении, а также закрытия часовен. Показательно, что последнее из названных распоряжений диктовалось убеждением царя, что молитва на людном месте носит показной характер, что часовни, в которых нет никонианских священников, могут использоваться старообрядцами, да и вообще они отвлекают подданных от приходских церквей, где за ними налажен контроль. Помимо этого, были приняты некоторые меры по регламентации иконописания и иконопочитания.