Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Рейс «Дианы» имел, однако, самый мирный характер. Головнин решил ни в коем случае не вступать в споры или ссоры с японцами, даже если те опять осмелились селиться и промышлять на русских Курильских островах. Поглощенный большим и важным заданием — описью грозной и величественной гряды, — он думал только об успехе дела. Много знаменитых мореходов уже пытали счастья положить на карту все «Курильское ожерелье». Из-за туманов, штормов и грозных проливных течений ни Лаперузу, ни Гору, ни Сарычеву, ни Броутону, ни Крузенштерну полностью осуществить это не удалось. Карты Курил по-прежнему были путаны и противоречивы. Моряки «Дианы» должны были дать окончательное, точное положение всей цепи островов.

Что касается самой Японии, о ней еще ходили досужие вымыслы иноземных торговцев и миссионеров. Для европейских кораблей был открыт только один порт — Нагасаки: иностранные корабли могли посещать его только с предварительного разрешения японских правительственных чиновников.

— Я хотел бы увидеть эту страну, — говорил Рикорд, пристально всматриваясь в южную сторону океана. — Не странно ли, право, что в течение стольких лет она сокрыта от взоров наших ученых и моряков? Возможно, что Нагасаки — только показной город, а в центре, в глубине страны, все выглядит по-иному, богаче или беднее, чем в Нагасаки, и, возможно, немало удивительных пришлось бы наблюдать обычаев и законов, ремесел, картинок быта, искусств…

— Все это соблазнительно, конечно, — соглашался Головнин, — однако у нас другое задание, Петр, и к тому же Япония еще далеко, и смотри-ка внимательнее, брат, — вон впереди опять клокочет течение.

Этот рейс нисколько не был похож на недавний поход в южных широтах. Тогда при первой возможности шлюп одевался всеми своими парусами, и радостно было считать пройденные мили, и приятно отмечать на карте оставленные за кормой, возможно, враждебные, грозившие погоней острова.

Теперь «Диана» медленно блуждала меж рифов и скал, в проливах, похожих на ущелья, боролась с могучими, изменчивыми течениями, с холодными шквалами, внезапно налетавшими с Охотского моря, или долгими часами осторожно кралась в тумане, где поминутно грозила опасность разбиться на камнях.

Один за другим в четких очертаниях острова ложились на карту: Расева, Ушисир, Кетой, Синсиру, два Чирпоя, Мекантор, западная сторона Урупа…

Какой-то неизвестный остров вырисовался из тумана юго-западнее Урупа, отделенный от другого, еще более южного, широким проливом. Головнин справился по карте Броутона, однако ответа не получил: Броутон не был уверен, пролив это или залив. «Диана» приближалась к берегу, и вскоре там, где два острова как будто разъединялись, капитан увидел на низкой перемычке какие-то строения… Значит, здесь не было пролива: перешеек соединял северную оконечность острова Итурупа. Строения и байдары у самого берега принадлежали, конечно, курильцам. Случай подобной встречи не следовало упускать: курильцы подробно расскажут об острове, и это облегчит опись… Уже вблизи берега Головнин приказал отдать якорь. Он кликнул штурманского помощника Новицкого, исполнительного, знающего дело моряка, и, указав на берег, приказал спустить шлюпку.

— Возьмите с собой четверых вооруженных матросов. Оружие — на всякий случай. При встрече избегайте малейшей грубости. Расспросите у курильцев об острове по возможности подробно.

Словно из-под руки у Головнина неслышно, неожиданно появился мичман Мур. После побега из Капштадта он всячески старался заслужить одобрение своего начальства, даже прислужничал и лебезил, и капитан уже собирался было списать его со шлюпа в Петропавловске, но Мур показался таким растерянным и жалким, так слезно стал упрашивать и умолять, что капитан переменил решение, сказав:

— Служить, но не прислужничать. Поняли? Я постараюсь проверить вас на серьезных заданиях.

Мур поговаривал иногда, будто он с нетерпением ждет этих серьезных заданий. Теперь он стоял перед Головниным заметно взволнованный, с дрожащими тонкими губами, с тем неуловимо переменчивым обликом лица, какой бывает у некоторых людей, когда они одновременно и отваживаются, и боятся, и стремятся скрыть это от постороннего взгляда.

— Посмею обратиться, господин флота капитан… и просить вашего разрешения отправиться вместе со штурманским помощником Новицким в разведку.

— А что же? Пожалуй… — согласился Головнин. — Особенно не опасайтесь: во-первых, курильцы — наши друзья. Во-вторых, в случае неожиданностей — мы наготове.

Шлюпка отвалила от борта «Дианы» и быстро понеслась к поселку. Там, на низком берегу, засуетились люди. Они сдвинули на воду большую байдару, в которой разместился целый отряд, и байдара пошла наперерез шлюпке.

— Что это, приветливая встреча, — в раздумье заметил Рикорд, — Или опасность?

Спустить еще одну шлюпку! — приказал Головнин, — Мичман Якушкин, вы отправляетесь со мной. С нами — четыре вооруженных гребца.

— Разрешите мне… — отозвался Рикорд.

— Нет. Вы замещаете на шлюпе командира.

Берег, казавшийся близким, по мере движения шлюпки как будто все время отдалялся. Оглянувшись на корабль, Головнин мысленно поблагодарил Рикорда — «Диана» выбрала якорь и осторожно следовала в глубь залива.

Но куда же делись Мур, Новицкий и четыре матроса? Их шлюпка лежала за полоской слабого прибоя, на каменной осыпи, а мичмана и его спутников на берегу не было. «Возможно, их пригласили в один из шалашей? — подумал Головнин. — Это означало бы радушие и гостеприимство».

Он направил шлюпку в узенькую бухточку и первым ступил на звонкий, осыпающийся гравий берега. Поднимаясь по зыбкой гальке на малый взгорок, он понял, почему издали не приметил своих посыльных: они спустились за вал гравия, нагроможденного прибоем.

В лощинке, за валом, он увидел всю посланную группу. Штурманский помощник Новицкий и четыре матроса стояли на плоском выступе каменной плиты, держа оружие под руками и, видимо, стараясь скрыть свою готовность к бою. Один из матросов курил, Новицкий беспечно улыбался, но, весь поглощенный происходящим, даже не расслышал, как скрипел и позванивал гравий под ногами Головнина.

На пологом откосе раскинулся лагерь матерчатых палаток. Неподалеку от лагеря, у самого вала, капитан увидел мичмана Мура. Каким-то особенно маленьким, взъерошенным и жалким выглядел в эти минуты Мур. Прямо перед ним, на расстоянии в три шага, стоял такой же маленький, бронзоволицый японец, в длинном халате с наплечниками, с двумя кривыми саблями по бокам. Два десятка японских солдат как будто бы ждали в эти секунды команды своего офицера. Защищенные латами, они держали ружья наизготовку, В воздухе блуждал острый запах серы… В руках японских солдат дымились зажженные фитили.

* * *

Летом 1810 года с тринадцатого курильского острова Расева к Итурупу вышла большая груженая байдара, на которой находились пятнадцать человек: семеро мужчин, шесть женщин и двое детей.

Груз на байдаре был невелик: несколько десятков шкур морской выдры, нерпичьи и тюленьи кожи, небольшой сверток лисьего меха и отдельно, бережно упакованные, орлиные крылья и хвосты.

Это была группа охотников-курильцев, русских подданных, и плыли они на юг в надежде встретить на каком-либо из островов лионских купцов, чтобы обменять свои товары на рис, халаты, табак, платки…

Японские купцы на гряде то появлялись, то исчезали; прочно и надолго они здесь не обосновывались, отлично зная, что самовольничали на чужой земле.

Особенно ценным товаром курильцев были орлиные хвосты и крылья: щеголи-самураи украшали этими перьями свои стрелы. С набором таких стрел, где-нибудь на улице японского городка, самурай и действительно чувствовал себя орлом среди мирной дичи.

Небольшое японское селение охотники заметили на острове Итуруп в заливе. Как это было принято и в прежние времена, они еще издали стали показывать свои товары. Потом, уже безбоязненно, высадились на берег.

На этот раз, однако, их встретили не торговцы — солдаты. Рассыпавшись цепью, с ружьями, с обнаженными саблями в руках, большой отряд японских солдат замкнул их полукольцом, отрезав путь к морю. Угрожая саблей, маленький японский офицер приказал курильцам — всем, включая женщин и детей, — стать на колени. Тут же он поздравил своих солдат с победой, а пленных (так почему-то называл он охотников) приказал отвести в тюрьму. Из длинной его речи охотники поняли только одно: коль скоро курильцы — русские подданные, офицер считает себя вправе казнить их или миловать, отпустить на волю или держать в тюрьме.

Молодой курилец Алексей решился задать офицеру только один вопрос, который едва не стоил ему жизни.

— Да, мы русские подданные, — сказал он. — Но разве мы не на русской земле?