— А Постников?
— Скоро приедет к нам. Так сказал при встрече, когда я отговаривал его от этой поездки. Куда там!..
6
Здесь нам нужно привести несколько строчек, которые Андрей Михайлович написал, видимо, в первые дни по возвращении домой. Конечно, он сразу же встретился со своими друзьями по охране зубров — Телеусовым, Кожевниковым и другими. Они рассказали не только о зубрах, но и о положении на Кубани.
Гражданская война подходила к концу, белые войска оставались лишь в Крыму.
Но зато на Кавказе контрреволюция не утихала. И в предгорьях, и в степной Кубани, где генералы терпели полное поражение в открытом бою, началась борьба тайная, еще более жестокая и изуверская. Об этой войне Зарецкий довольно скупо рассказал в своей синей тетради, отметив только самые важные события, так или иначе связанные с судьбой заповедника и зубров в нем.
Вот одна из таких важных записей, которая одновременно свидетельствует об упадке духа у всегда боевого и решительного человека.
"Зубров удалось насчитать всего шестьдесят шесть голов. Пусть не все попали на глаза егерям. Но так мало!.. У нас осталось лишь два стада, которые бродят теперь между Кишей и Лабёнком. Именно бродят. Они не в силах остановиться подольше на излюбленном пастбище. Повсюду их стерегут винтовки. Они в осаде. И нам очень трудно сберечь это сокровище природы.
Тяжелая зима унесла весь молодняк. Он погиб от бескормицы, переходов по глубокому снегу, через коварные реки и перевалы. А весной в горы нахлынули вооруженные браконьеры из голодных станиц. Более того, леса на Урупе и Большой Лабе оказались под контролем бело-зеленых банд. Зубров там уже нет. И хода туда для нас нет. Шкуро, Улагай и Козликин владеют заповедными местами к востоку от Псебая.
Итак, в центре намеченного заповедника осталось только шестьдесят шесть зубров. Убережем ли?!"
Теперь о событиях конца двадцатого года и далее.
Прежде всего о Зарецком.
Сказать, что он, вернувшись к семье, остался таким же, каким был в драматический день отъезда на Кишу, значило бы сказать неправду.
Последующие события сильно повлияли на него.
Андрей Михайлович поразил домашних своей сосредоточенной молчаливостью, чрезмерной сдержанностью. Он мог и час и два сидеть, слушать милую болтовню сына и не вымолвить ни слова. На вопросы Мишаньки не отвечал, лишь поглаживал его по мягким русым волосам или осторожно касался губами лба, щеки и задумчиво, еле заметно улыбался. В такие минуты глаза его влажнели. Свидетельница подобных сцен бабушка Софья Павловна тихо уходила, прижимая платок к глазам.
Андрей Михайлович недобро сводил брови, если его просили рассказать о подробностях. Он старался уйти от любопытных, всякое многословие его раздражало. Полюбил одиночество. Данута, не сводившая с него глаз, однажды видела, как он остановился у старого дуба, осторожно погладил его корявую кору и прижался щекой к теплому стволу. Так и стоял, греясь у вечного дерева. Походив по лесу за огородом, возвращался и молча брался за топор, рубанок, поправлял изгородь, сарай — все обстоятельно, с мужицкой неторопливостью и с неотвязной какой-то думой.
Просыпаясь ночью, Данута могла увидеть его лежащим с открытыми глазами, устремленными в пустоту.
И Шапошников, и Телеусов, частенько навещавшие Псебай, своими рассказами лишь на короткое время выводили Зарецкого из угрюмой замкнутости. Он задавал два-три вопроса, но не загорался, как прежде, не сопереживал. Лишь редко и глубоко вздыхал.
Шел ему тогда тридцать четвертый год. Время наибольшего расцвета личности.
Впервые он вышел из этого состояния, когда на псебайской улице встретил жену Семки Чебурнова. Возле нее семенила пятилетняя дочка.
Крупная, растолстевшая женщина сжала губы и церемонно поклонилась. Зарецкий остановился. Все вспомнилось…
— И деж это мово хозяина подевали?.. — плачущим голосом завела было Чебурнова, но, глянув на егеря, осеклась. Он смотрел на девочку, та, открыв рот, на него — доверчиво и любопытно, синие глаза ее ждали добрых слов, ласки, игры.
— Как тебя зовут? — тихо спросил Андрей Михайлович.
— Ксю-уша, — протянула девочка. — А тебя?
Он ответно улыбнулся, просто и хорошо, как улыбаются друзьям. Готовая удариться в голос, Чебурнова растерялась. Она собиралась обрушить на Зарецкого всю свою бабью злость, но эта добрая улыбка «вражины» погасила даже ее боевитость. Слезы потекли у нее но щекам. А он погладил девочку по голове и пошел дальше, не погасив своей улыбки. Вдруг что-то сдвинулось в его сердце, тяжесть свалилась. Миром правит добро, а не зло. Что общего у злодея Семена с этой ясноглазой девочкой? Ей принадлежит будущее!
В тот день старший Зарецкий спросил Андрея:
— Как жить думаешь, сынок?
— Как и прежде, — спокойно ответил он. — В горы поеду, к своим зверям, если они еще остались.
— Ну и добро. И хорошо, с товарищами-друзьями. А то ведь они без тебя растерялись. Думают, бросил ты общее дело.
— Знаешь, папа, — сказал Андрей раздумчиво, — я все размышлял, где мера подлости и зла, где их предел? И вдруг понял; нет у зла корней. Зло — как заразиха в поле. Отсеки ее, и поля очистятся. Только добро вечно, а зло лишь на время приходит и уходит. Словно змеи в сыром лесу.
— Слава всевышнему! — Отец поднял глаза к небу. — Ты становишься прежним человеком, сынок. Мы так боялись…
За вечерним чаем Андрей Михайлович разговаривал охотно, даже шутил. Данута, враз помолодевшая, с пылающими щеками, тормошила его и Мишаньку, смеялась. Всем было хорошо. Впервые в этом году счастье осветило дом, в котором побывала беда.
Через неделю в Псебай приехал лесничий Постников с группой специалистов и большой охраной, которую возглавлял Сурен.
Пожимая руку Андрею, он сказал:
— А я, как видите, напросился в экспедицию. Соскучился по родным горам. Катя и Саша просили передать сердечный привет. Весной обещали быть у вас.
— Рады дорогим гостям.
— Не гостями приедут, Андрей Михайлович. Они получили назначение в ревком. На постоянную работу в Майкоп.
— О-о! Тем лучше. Власть на местах. Рассказывайте, как они, что? Что вообще в мире?
— Война, — коротко сказал Постников.
— Как война? — Андрей насторожился. — Или до нас не доходят вести? — И посмотрел на отца: уж он-то должен быть в курсе таких событий.
— Маленькая хитрость, — смущенно сказал Михаил Николаевич. — Ты не обижайся, Андрей. Мы просто оберегали тебя, чтобы не волновать. Ну-с, а теперь, когда наши друзья проговорились…
Постников серьезно, даже строго сказал:
— Улагай вторгся на Кубань. Не ваш знакомый полковник, а генерал Сергей Улагай, его брат. Отряды высадились в нескольких местах на Азовском побережье и пошли по станицам Кубани в сторону Краснодара. И сразу же активизировались банды по Большой Лабе и Пшише, кое-где в степях Кубани. Но к городу белые не прорвались. Десант разбит и отброшен за Керченский пролив. Однако война с подпольем продолжается. И не только в лесу. Против нас еще голод, разруха.