То, что ему удалось заслужить это безупречное звание, было "самым большим событием в его жизни".
Когда Нэн было одиннадцать лет, ее старшая сестра Барбара, которой было восемнадцать, легла на пути встречного поезда недалеко от Силвер-Спринг, штат Мэриленд, и покончила с собой. Нэн боготворила старшую сестру, но Барбара была проблемным, нестандартным ребенком, склонным к диким вспышкам. Их родители решили поместить ее против ее воли в ряд психиатрических клиник. Это были не государственные больницы, такие как Creedmoor asylum, а небольшие частные заведения, и Барбара провела в их мрачных палатах шесть лет, прежде чем решила покончить с собой. Когда полицейские пришли в дом, чтобы сообщить семье о случившемся, Нэн услышала, как ее мать сказала: "Скажите детям, что это был несчастный случай". Опустошенная и переполненная обидой на родителей, Нэн ушла из дома в возрасте четырнадцати лет. Некоторое время она жила в приемных семьях и в коммуне. Она посещала школу хиппи в Массачусетсе, где кто-то дал ей фотоаппарат, и она начала фотографировать. У нее это хорошо получалось. В девятнадцать лет она устроила свою первую выставку в маленькой галерее в Кембридже.
Фотография Голдин была вызывающим отказом от того, как ее родители видели мир - или, скорее, предпочитали его не видеть. В удушающей устремленной экосистеме пригорода Мэриленда самоубийство Барбары, как и ее нестандартность в жизни, стало источником смущения и стыда для семьи Голдин. Побуждаемая, в частности, "всем отрицанием вокруг ее самоубийства", Нэн решила "сделать запись, которую никто не сможет пересмотреть". Она не будет скрывать правду о своей жизни, какой бы нетипичной, маргинальной или уязвимой она ни была. Она обнародует ее. Она начала делать откровенные снимки себя, своих друзей, своих любовников и любовников своих друзей, в тускло освещенных спальнях и в барах. Она жила жизнью битника на задворках общества, среди драг-куин в Провинстауне, художников и секс-работников в Нью-Йорке. Ее фотографии отличались светлой палитрой и запечатлевали объекты в сырых, обескураживающе интимных моментах. Кроме того, ее работы отличались смелой откровенностью. На, пожалуй, самой известной ее фотографии, Nan One Month After Being Battered, она смотрит прямо в камеру, ее лицо накрашено вишнево-красной помадой и подведены карандашом брови, ее левый глаз в синяках и полузакрыт от побоев, нанесенных ее парнем.
Голдин жила в лофте на Бауэри, в Ист-Виллидж, когда разразился кризис СПИДа. Многие из ее ближайших друзей и творческих авторитетов были геями, и один за другим они начали умирать. Внезапно она обнаружила, что фотографирует в больничных палатах и хосписах. В итоге она сблизилась с гей-художником и активистом Дэвидом Войнаровичем, который был близок с другим ее другом и наставником, фотографом Питером Худжаром. В 1987 году Худжар умер. В эти годы Нэн столкнулась с собственным демоном. Наркотики были постоянным элементом мира, в котором она жила с тех пор, как ушла из дома подростком, а в 1970-е годы она начала употреблять героин. Как и многие люди, употребляющие героин, она находила в этом определенный шик, пока не перестала. В течение многих лет она употребляла наркотик время от времени, но в конце 1980-х годов он взял верх. Войнарович тоже употреблял героин, но ему удалось завязать. Так в 1988 году Голдин попала в реабилитационный центр.
На следующий год она вернулась к жизни трезвой и с нетерпением ждала встречи с друзьями. Но когда она вернулась в город, все изменилось. Темпы смерти ускорились. В 1989 году она стала куратором важнейшей выставки в одной из галерей в центре города под названием "Свидетели: Против нашего исчезновения". На выставке были представлены работы людей, чьи жизни были затронуты СПИДом. Войнарович написал для каталога эссе, в котором обвинил правый политический истеблишмент в отказе финансировать исследования ВИЧ, что позволило эпидемии развиваться бесконтрольно. Отчасти причиной того, что американские политические лидеры так долго бездействовали и ничего не предпринимали, было морализаторское отношение к тому, что геи и потребители внутривенных наркотиков, которые заболевали в таком большом количестве, не виноваты ни в чем, кроме самих себя - СПИД, по сути, был выбором образа жизни. Некоторые работы на выставке были написаны друзьями, которые уже умерли, например, автопортрет Худжара. Другой художник, друг Голдин Куки Мюллер, умер всего за несколько дней до открытия выставки. Словно великая чума охватила все сообщество Голдин. Войнарович умер три года спустя.
Нэн Голдин жила. Но она часто испытывала нечто вроде вины выжившего, думая о друзьях, многих из которых уже нет в живых, которые смотрели на нее с ее собственных фотографий. Ее работы находили новых поклонников. Музеи проводили ретроспективы. В конце концов, фотографии ее погибших друзей будут висеть на стенах самых известных галерей мира. В 2011 году Лувр открыл свои дворцовые залы для Голдин в нерабочее время, чтобы она могла прогуляться по широким мраморным галереям, босиком, и сфотографировать выставленные произведения искусства, для инсталляции, в которой она сопоставила изображения картин из коллекции музея с фотографиями из своего собственного творчества. Летописец жизни на обочине стал каноническим.
В 2014 году Голдин была в Берлине, когда у нее развился тяжелый тендинит левого запястья, причинявший ей сильную боль. Она обратилась к врачу, который выписал ей рецепт на оксиконтин. Голдин знала об этом препарате, знала о его репутации как средства, вызывающего опасное привыкание. Но ее собственная история употребления тяжелых наркотиков, вместо того чтобы сделать ее более осторожной, иногда означала, что она была беспечной. Я справлюсь с этим, думала она.
Как только она приняла таблетки, то поняла, из-за чего поднялась шумиха. Оксиконтин не просто облегчал боль в запястье; он словно создавал химическую изоляцию не только от боли, но и от тревог и расстройств. По ее словам, препарат ощущался как "прокладка между вами и миром". Прошло совсем немного времени, и она стала принимать таблетки быстрее, чем положено. Две таблетки в день превратились в четыре, потом в восемь, потом в шестнадцать. Чтобы справляться с собственными потребностями, ей приходилось обращаться к другим врачам и жонглировать многочисленными рецептами. У нее были деньги: она получила крупный грант на работу над новым материалом и готовилась к выставке в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Но ее усилия по добыче таблеток стали ощущаться как работа на полную ставку. Она начала дробить таблетки и нюхать их. Она нашла услужливого дилера в Нью-Йорке, который отправлял ей таблетки через FedEx.
Три года ее жизни исчезли. Она все это время работала, но сидела в своей квартире, полностью изолированная от общения с людьми, практически ни с кем не видясь, кроме