Сергей рассказывал об Айседоре с любовью, с восторгом передавал её заботу о нём. Думается, Есенин своим горячим молодым чувством пробудил в Айседоре вторую молодость».
Напомним, что «мужиковствующими» называли крестьянских поэтов Клюева, Орешина, Клычкова и их соратников.
Анна Берзинь тоже оставила воспоминания о том вечере в кафе «Стойло Пегаса» и о Есенине:
«Первые слова, которые он произнёс, были:
– Она здесь! Вы видели?
– Кто? – удивилась я.
– Айседора!
Я поглядела в его сияющие глаза, в улыбающееся лицо и вдруг поняла, что он переполнен счастьем, переполнен любовью.
– Я уезжаю с Айседорой за границу. Она моя жена!»
А вот как прокомментировал эту ситуацию Аркадий Ваксберг:
«Айседора, при всей её революционности, связала себя в Москве с Сергеем Есениным узами тривиального "буржуазного " брака, тогда как Лиля, даже будучи формальной женой Осипа Брика, никаких уз не признавала и каждый раз считала своим мужем того, кто был ей особо близок в данный момент.
Айседора безумно ревновала Есенина к любой юбке, а Лиля относилась к дежурным «изменам» совершенно спокойно, не испытывая при этом ни злости, ни мук».
Иными словами, сам факт женитьбы Сергея Есенина на Айседоре Дункан послужил поводом для рассуждений о свободной любви, ревности и тривиальности «буржуазного» брака. Илья Шнейдер в своих воспоминаниях написал, что «все паспортные формальности советскими учреждениями были выполнены быстро». 8 мая поэт-имажинист Есенин-Дункан получил заграничный паспорт.
Через два дня работавший в «Стойле Пегаса» Иван Иванович Старцев проснулся очень рано. Потом он объяснил это так:
«Стояло туманное утро. Мы с Сахаровым спешили на аэродром попрощаться с Есениным, улетавшим на аэроплане в Кёнигсберг. У каждого из нас была затаённая в глубине надежда, что Есенин останется».
Александр Михайлович Сахаров был тем самым петроградцем, состоявшем в Полиграфической коллегии В СИХ, который (за свой счёт!) напечал есенинского «Пугачёва».
Но Есенин в Москве не остался. О том, как его провожали – Илья Шнейдер:
«Сидели мы прямо на траве неровного Ходынского поля… Сидели в ожидании, пока заправят маленький шестиместный самолётик. Они были первыми пассажирами открывавшейся в этот день новой воздушной линии „Дерулуфта“ Москва – Кёнигсберг…
В те годы на воздушных пассажиров надевали специальные брезентовые костюмы. Есенин, очень бледный, облачился в мешковатый костюм, Дункан отказалась…
Дункан вдруг спохватилась, что не написала никакого завещания… Быстро заполнила пару узеньких страничек коротким завещанием: в случае её смерти наследником остаётся её муж – Сергей Есенин-Дункан.
Она показала мне текст.
– Ведь вы летите вместе, – сказал я, – и, если случится катастрофа, погибнете оба.
– Я об этом не подумала – засмеялась Айседора и, быстро дописав фразу: «А в случае его смерти моим наследником является мой брат Августин Дункан», – поставила внизу странички свою размашистую подпись…
Наконец супруги Дункан – Есенины сели в самолёт, и он, оглушив нас воем мотора, быстро побежал по аэродрому, отделился от земли и вскоре превратился в небольшой тёмный силуэтик на сверкающем голубизной небе».
Аэроплан сделал две посадки – в Смоленске и в Ковно. Вечером того же дня Есенин с супругой уже ехали в Берлин.
Валентин Катаев:
«Один из больших остряков того времени пустил по этому поводу эпиграмму, написанную в нарочито архаичной форме александрийского шестистопника:
"Есенина куда вознёс аэроплан?В Афины древние, к развалинам Дункан"».
А в московских ресторанах распевались куплеты:
«Не судите слишком строго,Наш Есенин не таков.Айседур в Европе много —Мало Айседураков».
А что в тот момент делал Владимир Маяковский?
Он тоже зашагал по тропинке, протоптанной Эльзой Каган, Осипом и Лилей Бриками, Александром Кусиковым и Сергеем Есениным.
Глава третья
Агент «Чрезвычайки»
Первая «ездка»
Находившийся в Париже Константин Бальмонт 5 мая 1922 года в письме к жившему в Берлине Александру Кусикову сообщал:
«Я живу и не живу, живя за границей. Несмотря на все ужасы России, я очень жалею, что уехал из Москвы».
Маяковский, конечно же, об этом горестном вопле поэта-символиста знать ничего не мог – ведь с Кусиковым он никаких связей не имел, а сам в это время находился в Риге.
Странно, но ни один биограф не написал о том, кто разрешил поэту покинуть страну Советов (пусть даже всего на неделю), и кто выдал ему заграничный паспорт. Вернувшись из Латвии, Маяковский в стихотворении «Как работает республика демократическая?» саркастически восклицал:
«Словно дети, просящие с мёдом ковригу,буржуи вымаливают: / "Паспорточек бы! В Ри-и-и-гу!"»
В книге воспоминаний Юрия Анненкова, знавшего Маяковского очень неплохо, написано, что в 1922 году поэт…
«… становится всемогущим, он может всё, что захочет, он может даже поехать за границу».
Что привело Маяковского к этому неожиданному «могуществу»!
Похвала Ленина?
Возможно, что и она сыграла некую положительную роль. Но вряд ли слова вождя способствовали выдаче разрешения на выезд за пределы страны.
Стало быть, загранпаспорт Маяковский получил по распоряжению кого-то ещё.
Кого?
Не будем забывать, что эта (кажущаяся увеселительной) поездка поэта-футуриста происходила в тот момент, когда ГПУ завершало подготовку к судебному процессу по делу партии правых эсеров. Александр Михайлов в своей книге напомнил, что этому мероприятию предшествовала…
«… шумная пропагандистская кампания, вызвавшая массовые демонстрации с требованием смертной казни подсудимым, с которыми большевики ещё недавно сотрудничали, а до революции отбывали ссылки и тюремные сроки».
Задумаемся над этими фактами. И посмотрим, каким оказалось для Маяковского это путешествие за границу (сам он называл свои зарубежные вояжи «ездками»).
На вокзале латвийской столицы московский поезд встретила Лили Брик. Она сразу повезла Маяковского в отель «Бельвю», в котором им предстояло жить.
13 мая рижская газета «Сегодня» сообщила читателям:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});