С. 416…и трубят уже, трубят боевые трубы грешных полчищ и виден над полями лик сатаны, идущего за ним. – Русаков цитирует фрагмент Апокалипсиса, где говорится о трубах ангелов, навлекающих на людей страшную саранчу и смертоносных всадников (Откр 9: 1–3). Апокалиптическая образность была довольно распространена в киевской публицистике конца 1918 г. – М. Петровский приводит фрагмент статьи, подписанной именем «Савватий» и опубликованной в газете «Голос Киева» 2 октября 1918 г.:
Разве мы живем теперь?
Нет. Мы пребываем по инерции…
Одна лишь Божья кара властна над этой немочью…
И реки станут горькими, потому что их залили человеческой кровью.
И придут в города дикие звери, привлеченные запахом падали.
И огненный дождь упадет с неба, чтобы сжечь четвертую часть человечества.
И возмущенная земля всколыхнется, чтоб от стыда и ужаса скрыться под водами. И еще одна четверть людей погибнет в развалинах своей жизни.
Так будет, ибо книга судеб одна, и дерзко сорвана с нее печать. Зашелестели страницы и сбывается виденное и слышанное Иоанном…
И раздается уже топот апокалиптических всадников, несущих за собою мор и глад и землетрясение и смерть.
С. А настоящее его имя по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион, что значит губитель. – Строки Апокалипсиса, где названо имя ангела бездны – предводителя страшной саранчи (Откр 9: 11).
С. 417. Предтеча. – Характерно, что, повторяя слово, услышанное от Русакова, Алексей Турбин не добавляет к нему второе слово, произнесенное пациентом («антихриста»); поэтому вопрос о том, чьим именно «предтечей» выступает Шполянский, остается открытым.
С. 418. Братья столкнулись нос к носу в нижнем ярусе таинственного сада у другого домика. – Родственники Най-Турса живут неподалеку от Юлии, любовницы «рокового» Шполянского. Автор «Белой гвардии» стремится создать образ странного «земного рая» где, как и в раю небесном (вспомним сон Алексея и рассказ Жилина), «чистые» и «нечистые» обитают рядом.
С. – Какие такие звезды? ‹…› – Маленькие, как кокарды, пятиконечные… – Красная звезда была введена в качестве кокарды после объявленного в мае 1918 г. конкурса на новую красноармейскую форму; причем новый военный символ ассоциировался с античным богом войны – красная пятиконечная звезда официально именовалась «марсовой». Как указывает Н. Соболева, такое определение использовалось, например, в объявлении о «конкурсе по установлению формы обмундирования Красной армии от 7 мая 1918 г, напечатанном в газете „Известия“ 10 мая того же года (С о б о л е в а Н. А. Очерки истории российской символики: От тамги до символов государственного суверенитета. М., 2006. С. 224). 28 июля 1918 г. новая кокарда была узаконена. „Она представляла собой красную эмалевую звезду с несколько скругленными, напоминавшими лепестки лучами с золотой окантовкой, с золотыми же плугом и молотом в центре“ (Ч у д а к о в а М. О. Антихристианская мифология советского времени. С. 342). До этого существовал красноармейский нагрудный знак в виде красной звезды с плугом и молотом, обрамленной венком из лавровых и дубовых веток (С о б о л е в а Н. А. Очерки истории российской символики. С. 225).
С. Тучей, говорят, идут… – Воображаемое зрелище огромной массы «звезд» ассоциируется со «звездной сыпью» на груди Русакова.
С. – Почему такая точность: в полночь… – Намек на «сатанинскую» природу красноармейской звезды возникает по ассоциации с Апокалипсисом, где о Звере говорится: «И он сделал то, что всем ‹…› положено будет начертание на правую руку их или на чело их» (Откр 13: 16). Полночь для явления подобных существ – самое подходящее время. Как замечает Ю. Смирнов, восприятие звезды в качестве «знака антихриста» было широко распространено в народных массах, так что командование Красной Армии было вынуждено выпустить листовку, объясняющую значение звезды на головном уборе красноармейца (С м и р н о в Ю. Реминисценции мифа в «Мастере и Маргарите»: источники, память жанра и пределы интерпретации // Булгаковский сб. Таллинн, 1994. Вып. 2. С. 13).
При этом пятиконечная звезда – традиционный знак пентаграммы, функционирующий как один из символов черной магии, – изначально воспринималась и как знак Спасителя: каждый угол символизировал рану Христа и пять букв имени «Иисус», чту якобы служило защитой от злых духов – не случайно, например, в «Фаусте» Гете Мефистофель боится этого знака (Г е т е И. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1976. Т. 2. С. 457).
Мотив «мистического», «дьявольского» вмешательства в историю активно (и не без пародийной подоплеки) функционирует в романе Пильняка «Голый год». Здесь персонаж с «евангельским» именем Семен Зилотов (ср.: Лк 6: 15) после контузии на фронте «узрел великую тайну: две души, великая тайна, черная магия, пентаграмма ‹…› на красноармейских фуражках загорелась мистическим криком пентаграмма, ‹…› – она принесет, донесет, спасет. Черная магия – черт! Черт – а не бог! Бога попрать!» (П и л ь н я к Б. Романы. С. 132).
С. 421…но год 1919 был его страшней. – В романе Пильняка в центре внимания находятся именно события 1919 г.
С. В ночь со второго на третье февраля… – Как отмечает Л. Яновская, автор романа изменил реальную дату вступления красных в Киев (5 февраля 1919 г.), «приблизив» его на двое суток. Дата 2/3 февраля, видимо, мотивирована фактами биографии автора романа: судя по всему, именно в эти дни он был мобилизован петлюровцами (от которых сумел бежать). Впрочем, в записи П. Попова до нас дошла фраза Булгакова, из которой следует, что имелись и иные обстоятельства, вследствие которых первая половина февраля осознавалась писателем как особо «отмеченный» период: «Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе». Учитывая разницу стилей, можно предположить, что дата 2/3 февраля, акцентированная в нескольких булгаковских произведениях, так или иначе соотносилась и с этим драматичным воспоминанием. Наконец, для автора «Белой гвардии» это время могло ассоциироваться с недавней (1 февраля 1922 г.) смертью матери.
С. …у входа на Цепной мост через Днепр человека в разорванном и черном пальто с лицом синим и красным в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал с ним рядом и бил его шомполом по голове. – Т. Кисельгоф говорила: «Эту сцену, как убивают человека у моста, он видел, вспоминал».
С. …хлопцы отскочили, чтобы самими увернуться от взлетевшей, блестящей трости. – «В произведениях Булгакова первой половины 20-х годов с исключительной настойчивостью повторяется один сюжет ‹…› описывается одна и та же сцена – зверское убийство еврея ‹…› Во всех этих сценах свидетелем является главный герой повествования; он хочет прийти на помощь жертве, но оказывается не в силах преодолеть свой страх и в конце концов остается пассивным свидетелем убийства. ‹…› Данный сюжет, во всех его вариантах, имеет явные ассоциации с Евангелием» (Г а с п а р о в Б. М. Литературные лейтмотивы. С. 87). Действительно, даже такая деталь, как «блестящая трость», напоминает евангельское описание истязаний Иисуса: «И плевали на него, и, взявши трость, били его по голове» (Мф 27: 30; Мк 15: 19).
С. И в ту минуту, когда лежащий испустил дух, звезда Марс над Слободкой под Городом вдруг разорвалась в замерзшей выси, брызнула огнем и оглушительно ударила. – Помимо «реального» разрыва снаряда, смерть невинной жертвы ассоциируется с космическим катаклизмом: она переполняет чашу терпения, и «звезда Марс» карает убийц – ср. образы «дня гнева», «небесного огня» (ср.: Откр 16: 17–21; 20: 9). М. Шнеерсон (см.: Ш н е е р с о н М. «Я – писатель мистический»: К семидесятилетию «Белой гвардии» // Грани. 1993. № 70. С. 144) соотносит данный эпизод с другими фрагментами Апокалипсиса: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику» (Откр 8: 10); «Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны» (Откр. 9: 1).
С. …и навеки вон. – По поводу сцены убийства еврея и бегства петлюровцев Б. Гаспаров пишет:
…Остается открытым вопрос о том, что€ возвещает финал романа – наступление Царства Божия или искупительную жертву; вернее, его смысл не предполагает ответа на этот вопрос и включает в себя симультанно обе альтернативы. ‹…› Мотив второго пришествия и конца света еще более осложняется благодаря тому, что в романе этому мотиву придан циклический характер ‹…› несколько раз проигрывается, в различных воплощениях, один и тот же «мотивный сюжет»; развитие событий в романе совершается по законам мифологической цикличности ‹…› Исчезновение Антихриста и его войска и наступление конца света оказываются лишь подготовкой к приходу Антихриста и утверждению его царства, и неизвестно, на каком звене закончится, и закончится ли вообще, этот мифологический цикл (Г а с п а р о в Б. М. Литературные лейтмотивы. С. 103, 105, 110).