Читать интересную книгу Китайская невеста - Майкл Скотт

Дети с собакой умчались в сад играть. Не желая расстраивать Ву-лин, которой с утра следующего дня предстояло поселиться во внутреннем дворце и начать новую жизнь, Джонатан и Лайцзе-лу ни словом не обмолвились о визите врачей и их диагнозе. До самого вечера у Джонатана не было возможности поговорить с Лайцзе-лу на эту тему. Рано утром предстояло отправиться в Тяньцзинь.

Лайцзе-лу нежно прикоснулась к губам мужа изящной рукой.

— Давай не будем говорить об этом, — попросила она, — отправляясь в это плавание, я знала, что не встречусь больше на этом свете ни с Сарой, ни с твоим отцом. Я буду готова уйти из этого мира после того, как отдам дань уважения могиле моего отца. Я предпочла бы быть похороненной в Нью-Лондоне, на своей новой родине, но Бог Запада и Боги Востока решили иначе. Поэтому я удовлетворюсь тем, что буду покоиться в могиле рядом с отцом. Настанет день, когда ты присоединишься ко мне там.

Переполненный чувствами настолько, что не в силах вымолвить ни слова, Джонатан обнял ее.

— Не скорби обо мне, когда меня не станет на этом свете, любимый, — твердо проговорила она. — Мы с тобой познали такую любовь, которая редко кому даруется в этом мире. У тебя есть дело, ты должен воспитать и направить по жизни наших детей, чтобы они следовали по твоим и моим стопам. Вечно наслаждайся любовью, которую мы с тобой испытали.

— Постараюсь, — с трудом произнес Джонатан, стараясь не уступать ей в мужестве.

— Придет день и ты женишься…

— Никогда!

— Но ты женишься, — сказала она, — потому что ты должен жениться. Мужчина не должен жить один, а детям необходима помощь и совет женщины. Я не буду возражать. Я уверена, я знаю, что наша с тобой любовь неповторима, и что я всегда буду жить в твоем сердце. Сполна наслаждайся годами, отпущенными тебе на этой земле. И знай, так же как это знаю я, настанет время и мы с тобой вновь соединимся, случится ли это в западном раю или же в потустороннем мире Верхнего царства, неважно. Совершенно неважно, где мы встретимся вновь, потому что наши пути вне всякого сомнения будут неразлучны вечность.

В ту ночь их любовные ласки были особенно нежными, и совершенно ничем не сдерживаемы. Никогда прежде не ощущали они такой близости.

Утром следующего дня они прощались с Ву-лин. Дети крепко прильнули к девушке, которая так часто заменяла им няню.

— У тебя более чем достаточно работы для перевода, так что ты будешь сильно занята, — сказал Джонатан — пиши, когда сможешь, обязательно буду отвечать. Всякий раз, когда мы будем приезжать в Срединное Царство, обязательно будем навещать тебя. Помни, что настоящая работа начнется, когда я отыщу подходящего врача, чтобы послать его сюда.

Прощание Лайцзе-лу и Ву-лин прошло без слов. Обе понимали, что больше не увидят друг друга. Они крепко обнялись, затем, так и не сказав ни слова, отвернулись.

Возвращение в Тяньцзинь прошло без происшествий. Кейлеб Кудинг, преисполненный признательности, когда Джонатан рассказал о визите к императору Даогуану, сказал:

— Вам и вашей супруге следовало бы войти в дипломатический корпус. У меня складывается впечатление, что наши переговоры с китайцами, которые будут представлять интересы императора, пройдут быстро и без осложнений.

— Сомневаюсь, что они окажутся такими уж простыми. Китайцам нравится сам процесс, они будут тянуть в свою сторону, но когда увидят, что вы действуете по справедливости, они также станут справедливыми. Не сомневаюсь, вы вернетесь с договором, который сенат единодушно ратифицирует.

Большой клипер покинул Тяньцзинь для последнего перехода к конечной точке своего плавания — Кантону. Джонатан украдкой бросал взгляды на свою жену, стоявшую рядом с ним на палубе судна, и восхищался ее безмятежностью.

Камера, которую занимал Брэкфорд Уокер, располагавшаяся в подземелье дворца генерал-губернатора Макао, была невероятно сырой и кишела крысами. Однако его это не волновало. По-прежнему он оставался совершенно голым, каким был тогда, когда его так унизительно доставили дону Мануэлю Себастьяну в бамбуковой клетке, приготовленной им для Молинды. Уокер сидел закованный в тяжелые цепи, стягивающие запястья и щиколотки, превращавшие малейшее движение в мучительную боль. Трижды в день ему давали небольшую пиалу риса и стакан пресной воды, но пища и вода больше не имели для него значения.

Всепоглощающим кошмаром стала процедура, которой его подвергали ежедневно перед заходом солнца. Уокера выволакивали из камеры и он, подгоняемый штыками португальских пехотинцев, спотыкаясь и почти теряя сознание, тащился на аудиенцию в кабинет генерал-губернатора. Там маркиз де Брага, окруженный несколькими наложницами, ожидал его появления и бесстрастно взирал, как его клали лицом вниз на широкий стол.

Пытка была безжалостной. Каждый день два тюремщика — один португалец, другой китаец — по очереди секли жертву, и чем громче Уокер кричал и молил о помощи, тем сильнее становились обрушиваемые на него удары.

Наблюдая за спектаклем, дон Мануэль неизменно ласкал одну из наложниц, при этом порой так сильно стискивал девушке грудь, что у той перехватывало дыхание. Но ни одна из них не осмеливалась жаловаться. Когда палач сообщал, что узник близок к потере сознания, маркиз де Брага останавливал экзекуцию и громогласно спрашивал:

— Уокер, где ты спрятал украденный опиум?

Ответ каждый день был одинаков.

— Я его не крал и не прятал.

Тогда маркиз кивал палачам, они меняли тактику и начинали бить жертву по ступням до потери сознания. Через некоторое время уже в камере Уокер приходил в чувство, считая себе скорее мертвым, нежели живым.

День следовал за днем, ничем не отличаясь друг от друга, и он вскоре потерял счет времени.

Внезапно, когда он настолько ослаб, что почти не имел сил двигаться, кошмар прекратился. Кандалы сняли, а самого его отнесли в крыло дворца, занимаемое наложницами. К его удивлению юные женщины обращались с ним с нежностью. Они вымыли его, дав долго полежать в ванной с теплой водой. Затем, сбрив ему бороду, смазали мазями спину и ступни, покрытые кровоточащими ранами и рубцами. Затем, устроив его поудобнее, накормили бульоном.

Лишь с приходом ночи ему красноречиво напомнили, что он продолжал оставаться узником. Вокруг его шеи замкнули тяжелый металлический обруч, а металлическая цепь связывала его с массивной металлической скобой, вмурованной в стену, исключая всякую возможность побега.

После этого юные женщины, все красавицы, продолжили заботиться о нем и выхаживать. Каждое утро его мыли, смазывали мазями раны, вскоре он начал есть твердую пищу. Меню менялось и пища отличалась качеством, но наложницы не позволяли ему самому пользоваться столовыми приборами и продолжали кормить. Только металлический воротник, опоясывавший шею с наступлением ночи, напоминал ему о мрачной судьбе, которая могла ожидать его в будущем.

Очевидно девушки считали его чем-то вроде игрушки и обращались с ним в некотором роде странно. Они обрили все волосы с его обнаженного тела, придали удлиненную форму ногтям на руках и ногах, развлекались, раскрашивая их в различные цвета, меняя оттенки день ото дня. Особое внимание они уделяли его волосам, которые также отросли и стали длинными. Их мыли и расчесывали каждый день, иногда пробовали завивать и неизменно обливали духами с крепким запахом.

В конце концов Уокер избавился от неловкости, которую испытывал от пребывания обнаженным в обществе этих очаровательных женщин. С ним обращались гораздо лучше, чем когда он сидел в камере и подвергался ежедневным побоям. Однако более всего его расстраивало отсутствие возможности поговорить со своими прекрасными тюремщицами, большая часть которых была китаянками, две португалками, а другие — представительницами других народов Востока, каких именно ему не удалось определить. Никто из них не говорил по-английски. Другими языками Уокер не владел, и хотя он знал отдельные слова по-кантонски, но все его попытки завязать общение на этом диалекте натыкались на каменное молчание.

Ему в голову пришла идея сделать одну из девушек своей союзницей, вскоре от нее пришлось отказаться. Он ни разу не с одной наложницей не оставался с глазу на глаз. В комнате постоянно присутствовали три-четыре девушки, которые неизменно все вместе ухаживали за ним.

Понемногу силы начали возвращаться к Уокеру, и однажды новое течение жизни резко изменилось. Девушки со смехом раскрасили Уокеру губы и щеки румянами, надели на ноги деревянные башмаки на высокой платформе, в волосы воткнули цветок, нарядили в длинное платье из сетки красного цвета, затем застегнули на шее ошейник из толстой кожи. Окружив Уокера со всех сторон и продолжая прыскать от смеха, они впервые за все время заточения вывели его из комнаты во внутренний двор дворца и оставили там одного.