Читать интересную книгу Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

Судя по дальнейшим выступлениям, сталинское партийное руководство было всерьез обеспокоено в 30-х годах неожиданно проявленным вольнодумством во многих гуманитарных областях и в особенности в области философии истории языка и мышления. Когда начались прения по докладам, Кагановича поддержал А.И. Стецкий, заведующий Агитпропотделом ЦК ВКП(б), обозвавший «некоего профессора Лосева» «мракобесом»[689]. Другой активный идеолог от партийной литературы того времени В.М. Киршон пошел дальше всех. «Этот Лосев, — гремел он с трибуны, — помимо всяческих других откровенно-черносотенных монархических высказываний, между прочим, сообщает: „Пролетарские идеологи или ничем не отличаются от капиталистических гадов и шакалов, или отличаются, но еще им неизвестно, чем собственно они отличаются“.

Коммунист, работник Главлита, пропустивший эту книжку, в которой нас в лицо называют капиталистическими гадами и шакалами, мотивировал необходимость ее разрешения тем, что это „оттенок философской мысли“. (Смех. Голос: „Оппортунизм на практике“.) А я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить к стенке. (Аплодисменты. Смех.)»[690]. Тайно постриженный в монашество, принадлежавший к религиозно-философскому учению «имяславия», фрондерски настроенный Лосев действительно позволял себе двусмысленные высказывания в адрес власти, пользуясь тем, что рассматривал современную идеологию (любую) и науки (все) как составные части древнейшей общечеловеческой мифологии[691].

Для академика Марра выступление на съезде совпало с высшим пределом в его административной карьере, а для философа, историка античной эстетики и выдающегося теоретика-лингвиста Лосева злая реплика Кагановича оказалась роковой. Отсидев несколько лет в лагерях, он только после смерти Сталина с трудом вернулся к полноценной научной деятельности и достиг выдающихся успехов. Но я напомнил о реплике Кагановича и судьбе Лосева не только для того, чтобы отметить особую роль XVI партийного съезда и советских руководителей в истории языкознания задолго до 1950 года.

Еще в своих ранних работах Лосев был солидарен с Марром в одном из центральных вопросов философии языка и мышления, а именно — возможно ли мышление без языковой оболочки и, если возможно, как оно соотноситься с национальными языками, то есть национально-языковым выражением мышления? В 1927 году Лосев опубликовал одну из своих новаторских работ «Философия имени». В ней, в частности, писал: «Разумеется, в развитии субъекта нормального человека сплошь и рядом мы можем встретить так называемое бессловесное мышление; и вообще в нашей обыденной жизни сколько угодно можно мыслить, не употребляя слов. Однако такое бессловесное мышление есть не недостаток слова, недоразвитость его, но, наоборот, преодоление слова, восхождение на высшую ступень мысли. Здесь, кроме случаев действительной недоразвитости и патологии, мы не упраздняем слово, а поднимаемся над ним; и оно продолжает играть в мышлении свою великую роль, хотя уже в невидимой форме фундамента и первоначального основания. Это не упразднение слова, но утверждение на нем и надстройка над ним еще более высоких степеней мысли» (выделено мной. — Б.И.)[692]. Напомню, в своих дискуссионных статьях 1950 года Сталин особенно высмеивал мысли Марра о высшей бессловесной форме мышления, к которой в конечном счете придет все человечество. Но Лосев был не только в чем-то ранним единомышленником Марра, он был в определенном смысле продолжателем и самостоятельным разработчиком других идей Марра. В последние годы жизни Марр настойчиво пытался связать тип мышления, строй языка и общественно-экономическую формацию. Но эти попытки выглядели как политически ангажированные, вульгаризирующие не только фундаментальные проблемы лингвистики, но и сам формационный подход к истории человечества. Марр не знал и не понимал марксизм. После смерти Марра некоторые его последователи успели продвинуться в этом направлении, но не слишком далеко. И только в 70-х годах прошлого века Лосев представил серию блестящих работ, впервые продемонстрировав глубинную связь различных ступеней развития архаических и последующих обществ со строем их языка и типами мышления[693].

Пройдя через сталинские лагеря и многолетние гонения за давние научно-идеологические «шалости», в 70-х годах Лосев был крайне осторожен и демонстрировал принадлежность к марксистско-ленинской идеологии. Рассматривая этапы в развитии общечеловеческого мышления и языка, он, в отличие от Марра, не настаивал на пересмотре догмата Ф. Энгельса о бесклассовой природе первобытного общества. Марр же утверждал, что язык зародился в жреческой среде, выделившейся из первичного человеческого стада как особенное орудие магического воздействия на окружающий мир. Лосев, демонстративно отмежевавшись от взглядов Марра на классово-сословную природу языка, главную идею стадиального развития языка и мышления человечества не только поддержал, но и развил и, как мне представляется, доказал на конкретном историческом и языковом материале.

Как и Марр, Лосев считал, что язык развился из нечленораздельных диффузных звуков, которые в «палеоазиатских» языках приобрели свойства «аморфных звуковых комплексов» или «чувственных пятен». Как и Марр, Лосев считал, что изначально человек не выделял себя из первобытного коллектива и лишь постепенно, благодаря общественно-экономическому развитию и не в последнюю очередь благодаря языку, человек стал мыслить себя индивидуальностью, что отразилось и в языке (соответствующие местоимения и др.)[694]. Но у Лосева стадии развития общечеловеческого языка существенно отличались от механистических построений Марра. Взяв в качестве эмпирической основы материалы ныне живых архаических языков, Лосев для древнейшего периода истории языка и мышления выстроил следующую восходящую классификацию:

— инкорпорированный строй языка-мышления, в котором отсутствует любая морфология, различение частей речи и членов предложения. Всё предложение является, в сущности, одним словом. Вещи в человеческом сознании воспринимаются «только размытыми и бесформенными пятнами», как поток «магического», чародейского мира[695]. (Марр называл этот этап «труд-магическим». — Б.И.);

— прономинальный и посессивный строй языка, связанный с развитием разделения труда, с «гибелью первобытной собирательско-охотничей экономики» и с зарождением скотоводства, земледелия и ремесла. В связи с этим происходят изменения в логике мышления и в грамматике языка, развивается морфология, человек начинает различать сущность и явление, а с ними и части речи. Человек учится абстрагировать, в связи с чем появляется представление о вещи как «носителе разного рода свойств и признаков». Появление личных местоимений символизирует первые этапы выделения индивидуума из общей племенной массы, а зарождение глаголов-имен говорит о зарождении флективного строя. Этот период связывается Лосевым с периодом тотемизма и фетишизма[696];

— эргативный строй характерен тем, что его язык-мышление способен «выразить действующего субъекта», на что не были способны предыдущие формации. Это было время, когда «человек уже начинал чувствовать себя действующим началом, а не просто только пассивным орудием в руках неведомых, непреодолимых сил и вполне стихийных сил природы и общества»[697]. Эргативный строй языка и мышления явился выразителем новой идеологии анимизма, когда человек научился отличать идею вещи от самой вещи;

— номинативный строй знаменовал собой переходную ступень от первобытно-общинной формации к рабовладельческой. Лосев считал, что номинативный строй языка и связанный с ним тип мышления характерен дальнейшим выделением личности в качестве активно действующего субъекта истории. С ним связан переход от матриархата к патриархату. В языке и мышлении хотя и сохраняются элементы мифологии, но вместе с тем мифология уже «отходила в туманное прошлое и заменялась более рациональным мировоззрением, и в частности греческой натурфилософией»[698].

В дальнейшем Лосев попытался продолжить изучение формационных качеств в развитии языка и мышления в связи с культурной и общественно-экономической историей в таких фундаментальных трудах, как многотомная «История античной эстетики», в двухтомной «Истории античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития», в «Эстетике Возрождения», и в других выдающихся работах. Лосев подхватил теоретическую линию Марра (не прямолинейно, конечно), не только развивая стадиальный подход к изучению языка-мышления. В отличие от послевоенного Сталина, Лосев продолжил интернациональную, общечеловеческую направленность в трактовке происхождения языка и мышления. Не случайно, прежде чем перейти к критике Марра и к размежеванию с ним, он счел нужным заявить: «Наше исследование языка и мышления хочет служить делу общечеловеческой солидарности, но не делу общечеловеческого антагонизма». Не знаю, можно ли считать критикой в адрес Марра текст, который я сейчас приведу? Скорее это попытка оградить себя от обвинений в приверженности к научному направлению, табуированному Сталиным и его последователями в языкознании в 1950-е и последующие годы. Свое стадиальное исследование Лосев начинал еще в начале 40-х годов, когда имя Марра и его учеников было в полной силе, а закончил в 50-х годах ХХ века уже после развенчания марристов. Скорее всего, поэтому Лосев, публикуя указанную работу в 1982 году[699], счел нужным обезопасить себя следующим пассажем: «Став на точку зрения социально-исторических объяснений, наше исследование тщательнейшим образом избегло тех ошибок, в которые впал Н.Я. Марр и его ученики. Марр ведь тоже стремился объяснить язык и мышление из общественной практики (выделено мной. — Б.И.). Но для этого он пускал в ход совершенно некритические представления о классовой борьбе, расширяя и сужая понятие класса до таких размеров, что оно не только выходило за пределы марксизма, но и превращалось в прямую его противоположность. Напротив того, в течение всего нашего исследования мы ни разу не столкнулись с таким положением дела, где было бы необходимо говорить о каких-нибудь классах. И это произошло потому, что мы твердо стоим на марксистско-ленинском учении о доклассовости всего первобытного общества, то есть, конкретно говоря, общинно-родовой формации. В противоположность Марру, находившему классы чуть ли уже не в первобытном стаде, мы внимательнейшим образом прослеживаем назревание классового общества только в период развала всей общинно-родовой формации, так что, например, на греческой почве о классах можно говорить никак не раньше второй четверти I тысячелетия до н. э. Язык есть явление общественное. Но язык никак не есть явление классовое; а тем более было бы неразумно говорить о классовой структуре языков периода общинно-родовой формации»[700]. Однако на работы учеников Марра, как своих предшественников в рамках общей с ними научной парадигмы, в частности, на труды академика Мещанинова, Лосев не упускал случая указать[701].