Существенное отличие от зачеркнутого текста заключалось в описании внешности: в зачеркнутом тексте — «нос краткий, нагнут». Б. А. Рыбаков высказал догадку, что исходный текст был трудночитаемым (речь-то идет лишь о форме носа), а окончательная редакция вполне согласуется с изображением миниатюры Радзивиловской летописи. Добросовестность же Татищева, по мнению историка, засвидетельствована своеобразной полемикой, которую автор «Истории Российской» вел в примечаниях к тексту с летописцем.
Полемика эта действительно примечательна. Ведь С. Л. Пештич считал, что текст фальсифицировался «в угоду монархическим и крепостническим взглядам». В тексте же «Истории» защищается принцип феодальной раздробленности: каждый держит отчину свою. Идею единодержавия в ней проводит в своей речи «Изяславичев злодей» Юрий Ярославич Туровский, настаивавший на подчинении всех князей Юрию Долгорукому, как старейшему. Противоположную политическую линию проводил в обращении к отцу Андрей Юрьевич. И тот и другой ссылались на исторические примеры: Юрий брал, их из «святого писания», а Андрей из собственно русской истории, напомнив о пагубном намерении Ярополка Святославовича и Святополка Владимировича установить единодержавие.
Примечание Татищева интересно и с точки зрения уяснения его политических воззрений. «Сии два разсуждения, — пишет он, — едино другому противно. Первое — политическое к приобретению силы, славы и чести государства, ибо то довольно всякому известно, что монархическим правлением все государства усиливаются и разпространяются, от нападений неприятелей безстрашны... Другое же — на правилах морали и закона естественного утверждается, и есть подлинно, взирая на гражданина, правильно и благочестно; но иное к сему правительству право, как то совершенно после такое государей разделение безсилие изъявило».
У Татищева, как можно видеть, нет однозначной оценки спора, данного в его летописном источнике однозначно с позиций Изяславичей, боровшихся с притязаниями Юрия Долгорукого на единодержавие. Он, конечно, за единодержавие, как наиболее целесообразную для России форму политического устройства. Но «закону естественному», оказывается, более соответствовала своеобразная феодальная демократия. Рассуждение Андрея Юрьевича само по себе «правильно и благочестно». Но путь этот ведет к ослаблению государства. Очевидно, должна быть найдена такая форма, которая позволила бы соединить вытекающие из естественного закона права граждан с принципом единодержавия. И хотя Татищев понятие «единодержавие» отождествлял с монархией, ратовал за нее именно потому, что иных форм единодержавия не видел.
Б. А. Рыбаков убедительно доказал, что большинство «татищевских известий» восходят к летописной традиции XII века, связанной с домом Мстиславичей, потомков Мстислава Владимировича. Именно в рамках этой летописной традиции постоянно возвышалась роль боярства, к чему сам Татищев должен был относиться настороженно (хотя и необязательно враждебно). Летописание это было более светским, чем любая из известных нам летописей. И эта особенность использованного Татищевым источника объяснена Б. А. Рыбаковым: в XII веке провиденциализм еще не подчинил мирскую жизнь. Богословские назидания по тому или иному случаю появятся под пером позднейших редакторов и сводчиков.
Если через летописание Мстиславичей в «Историю» Татищева попадали многие оригинальные известия о Галицко-Волынской Руси, а само это летописание, возможно, более всего сохранялось как раз на юго-западе, то события в Руси Северо-Восточной у историка часто даются в проростовской окраске, в то время как «каноническая» Лаврентьевская летопись чаще держится владимирской традиции. Бесспорным свидетельством наличия у Татищева более ранних и достоверных источников является рассказ «Истории» о гибели Андрея Боголюбского. Повесть об убиении Андрея Боголюбского помещена в древнейших доступных нам Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. У Татищева же обнаруживаются существенные разночтения с ними. Так, у него указывается на участие в заговоре против князя его собственной супруги. Неожиданное подтверждение правильности этого сообщения обнаруживается в миниатюрах Радзивиловской летописи. Вне связи с текстом на одной из них изображена женщина, которая держит отрубленную левую руку.
По «каноническим» летописям получается, что князю первоначально отрубили правую руку. Татищев в соответствии с изображением миниатюры говорит о левой руке. Вопрос, может быть, так бы и остался неразрешенным, если бы не одно обстоятельство: останки князя сохранились и антропологическое обследование показало, что отрублена была именно левая рука. Татищевский текст получает, таким образом, приоритет перед древнейшими известными летописями.
В «Истории Российской» имеется еще один довольно богатый фонд известий, который может восходить к ростовскому летописанию: это различные фольклорные сюжеты, связанные с подвигами героев-богатырей. Подобные известия имеются в Никоновской летописи, где они также нередко носят проростовскую окраску. Но в татищевской «Истории» подчас даются несколько иные сюжеты. Главным героем татищевских дополнений является Александр Попович, который и в большинстве былин связывается с Ростовом (в то время какг скажем, Добрыня Никитич часто называется «рязаничем»).
Ростов в русской истории вообще играл большую роль, чем это представляется по сохранившимся летописям, хотя и они с этой точки зрения остаются недостаточно оцененными. Необходима работа и о ростовском летописании, которое может реконструироваться именно на материале «Истории Российской» с привлечением также позднейших сборников исторического содержания. Ростов чем-то походил на Новгород: здесь также княжеская власть ограничивалась боярством, а епископ почитался больше князя. К тому же Ростов постоянно соперничал с Владимиром и Суздалем, следовательно, события получали здесь иное освещение, нежели в этих княжеских центрах. У Татищева была особая Ростовская летопись, ростовский материал, видимо, включался в Симонову летопись, а также в отдельные «топографии» — местные истории. Не исключено, что и наиболее весомые источники Татищева — летописи Раскольничья и Голицынская — давали материал Северо-Восточной Руси в ростовской интерпретации.
Татищев снабдил примечаниями только часть летописи до 1238 года. Это второй и третий тома «Истории». Последующую часть татищевского свода часто считают лишь списком Никоновской летописи. Это, однако, неверно. Никоновская летопись не позволяет понять многих специфических чтений «Истории» и в этой части. Уже в рассказе о татаро-монгольском нашествии имеются сведения, отсутствующие в известных сводах. Встречаются они и далее. Многие неясные события можно понять именно с привлечением таких показаний «Истории».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});