Читать интересную книгу Том 3. Судебные речи - Анатолий Кони

Вопрос о пределах исследования — вопрос важный и трудный. Но эти пределы имеют такое серьезное значение, что установление их необходимо. Большинство юристов не сомневается, что отправною точкою исследования должно быть событие преступления. Оно подлежит обследованию вполне и со всевозможною подробностью, ибо в ней, в этой подробности, очень часто содержится и указание на внутреннюю сторону преступления. Точно так же подробно должен быть исследован и законный состав преступления. Здесь точность и даже мелочность исследования имеют прямое отношение к делу. Но затем должны быть, сообразно свойству каждого преступления и по каждому делу, установлены пределы, до которых должно идти исследование. Так, не все предшествовавшие преступлению события, а лишь ближайшие к нему и с ним связанные могут иметь значение для дела. Обстановка, в которой совершено преступление или в которой находились обвиняемый и жертва преступления, а также движущий и притом даже объективный мотив действий обвиняемого, конечно, подлежат исследованию, равно как и личность обвиняемого, уже потому, что они содержат в себе часто задатки снисхождения. Но пределы этого исследования, особливо по отношению к личности, зависят от рода преступления и от доказанности события. Личность должна быть, по меткому выражению одного из наших выдающихся юристов, исследована «постольку, поскольку она вложилась в факт преступления». Там, где самое событие налицо, дело требует и допускает меньший объем исследования, но где дело идет об отрицаемом обвиняемом событии, как, например, изнасиловании, поджоге застрахованного имущества, подлоге завещания и т. п., там обвинение, как это уже было мною заявлено Сенату в заключении по делу Назароза, может быть доказано или опровергнуто доказательствами, разъясняющими такие стороны личности и жизни обвиняемого, в которых выразились свойства, вызвавшие движущие побуждения его судимого деяния, или, наоборот, с которыми это деяние стоит в прямом противоречии. Но идти далее этого — значит вторгаться в такую область, которая суду не подлежит, да ему и не нужна для правильного исполнения его задачи. Он рассматривает не жизнь обвиняемого вообще, а преступное деяние, он осуждает подсудимого за те стороны его личности, которые выразились в этом деянии, а не за жизнь его. Иначе судебному исследованию и, да позволено будет сказать, любопытству отдельных судебных деятелей не будет предела. Такой порядок вещей не может быть признан нормальным ни в отношении обвиняемого, ни тогда, когда подобные приемы исследования направляются на потерпевшего, когда о нем производится своего рода дознание чрез окольных людей, причем жизнь и личность раскапываются с самою мелочною подробностью, точно дело идет исключительно о решении вопроса — достоин ли он был постигшей его участи? — как будто житейское поведение потерпевшего может изъять его из покровительства закона и по отношению к нему сделать дозволенным, по личному взгляду подсудимого, то, что не дозволено и преступно по отношению к другим людям. Такого взгляда, конечно, у судебной власти существовать не может и не существует; но поэтому и действия ее по собиранию доказательств не должны никому давать повода думать, что собранный ею материал может послужить для проведения в жизнь такого превратного и противоречащего условиям общежития взгляда.

Обращаясь к исполнению судебною палатою второго требования 534 статьи Устава уголовного судопроизводства, надо признать, что оно ею не исполнено, так же как не исполнена и 537 статья Устава уголовного судопроизводства, без сомнения обязывающая обвинительную камеру оценивать обвинительный акт не только по квалификации деяния, но и по его содержанию и способу изложения. Исследование не относящихся к делу подробностей нашло себе выражение прежде всего в обвинительном акте по делу Палем: в нем, после изложения события преступления, указано, что, по выражению Ольги Палем, Довнар был человек бесхарактерный, гаденький и нахальный; он закладывал ее вещи, пользовался ее деньгами и присвоил себе часть мебели, купленной ею на деньги, полученные от Кандинского, а затем подробно изложена проверка такого взгляда обвиняемой на убитого ею Довнара, предпринятая на предварительном следствии, причем ее собственное прошлое рисуется на пространстве двадцати девяти слишком лет, начиная с того дня, когда «у симферопольского еврея Мордки и жены его Гени Палем родилась дочь Меня». На обязанности обвинительной камеры лежало определить, какие части обвинительного акта представляются излишними, вредящими ясности и цельности дела и поэтому не соответствующими целям правосудия, и придать этому важному документу, формулирующему собою обвинение и предшествующему судебному рассмотрению дела, серьезный и деловой характер. Это требование палатою не было исполнено. Не видно в определении палаты и следов рассмотрения приемов и действий судебного следователя с точки зрения их законности и правильности.

Правительствующий Сенат не может оценивать действия обвинительной камеры по рассмотрению существа и результатов тех или других следственных действий, но его долг, не нарушая своего кассационного характера и не входя в существо дела, оценить характер действий следователя в тех случаях, когда им созданы нарушения, не могущие быть исправленными на суде или обжалованными. Так, статья 265 Устава уголовного судопроизводства обязывает следователя приводить в известность обстоятельства, оправдывающие обвиняемого. В чем оправдывающие? Конечно, в деянии, а не в поведении и образе жизни до совершения преступления. Но какое отношение к этой статье может иметь оглашение переписки и ряд допросов о принятии обвиняемою православия за 15 лет до преступления, об отношениях ее к родителям за то же время, о их средствах, об обстоятельствах ее крещения и об отношениях ее к крестному отцу? Какое отношение к обвинению ее в убийстве покинувшего ее сожителя имеет допрос ряда свидетелей о том, состояла ли она в разное время .и иногда задолго до совершения преступления с ним или с кем-либо другим в интимных половых отношениях? Причем одному свидетелю приходится отвечать на вопрос о том, думал ли он на ней жениться. Так, ст. 266 Устава уголовного судопроизводства обязывает следователя собирать доказательства. Это конечно, доказательства не безразличных, с точки зрения уголовной, обстоятельств, а доказательства преступления, согласно его законному составу. Но какое отношение может иметь к этим доказательствам по делу об убийстве обширное исследование о материальных средствах потерпевшего и обвиняемой, переписка о заложенных в частном ломбарде и в обществе для хранения движимостей вещах, о хранящихся в Государственном банке на текущем счету деньгах и о записях пересылки денег в более чем 537 почтовых книгах, задавшее, вероятно, не мало работы контрольным палатам? Могут ли быть основательным образом причислены к ним письма лиц, нуждавшихся в денежной помощи или покровительстве Палем, на которых она клала резкие резолюции? На основании ст. 371 Устава уголовного судопроизводства, вещественные доказательства, могущие служить к обнаружению преступления, приобщаются к делу с подробным описанием их в протоколе, причем эти протоколы и самые доказательства оглашаются и представляются на суде. Закон и кассационная практика воспрещают, однако, прочтение на суде актов полицейского дознания, не подходящих под требование 687 статьи Устава уголовного судопроизводства. Но приобщение целых полицейских производств, содержащих в себе при этом обстоятельства, касающиеся частной жизни совершенно посторонних лиц, составляет несомненный обход этого закона, не говоря уже о вторжении в жизнь людей, к делу никакого касательства не имеющих. Вследствие этого, признавая нужным приобщить какое-либо дело к следственному производству, судебный следователь обязан с точностью указать и описать в протоколе лишь то, что прямо относится к исследуемому преступлению, не припутывая к нему обстоятельств посторонних, от чего закон удерживает, на основании 718 статьи Устава уголовного судопроизводства, даже и простых свидетелей. Поэтому дело сыскного отделения, оглашенное на суде, могло подлежать приобщению и описанию в протоколе только в определенных, прямо относящихся до преступления Палем, частях.

Так, наконец, статья 357 Устава уголовного судопроизводства, относящаяся до исследования события преступления, дозволяет производить обыски и выемки лишь в случаях основательного подозрения о сокрытии обвиняемого, или предмета преступления, или вещественного доказательства, причем, конечно, выемки по отношению к письменным доказательствам можно производить лишь тогда, когда хранитель отказывается их выдать добровольно. Эти следственные действия до такой степени вносят смуту в жизнь частного человека и в отношения к нему окружающих, что должны быть предпринимаемы с особенною осторожностью. Но можно ли считать требование 357 статьи об основательном подозрении сокрытия соблюденным ввиду постановления судебного следователя о производстве в Одессе у купца Кандинского обыска и выемки его переписки и торговых книг, когда он еще не был допрошен, а следовательно, и не думал отрицать тех своих отношений к обвиняемой, подтверждением которых могли бы служить эти книги и переписка, и не заявлял никакого отказа в их представлении. При этом отобрание торговых книг, несмотря на просьбу Кандинского об оставлении их у него для ведения торговых дел и отчетности, происшедшее 11 июня и заключившееся 31 октября производством бухгалтерской экспертизы этих книг для определения того, какие суммы высылались на имя Палем и Довнара, представляет собою явное нарушение статей 529 и 530 Устава торгового, в силу которых такие книги составляют ненарушимую коммерческую тайну и только в случае признания несостоятельности по определению суда отбираются у несостоятельного и рассматриваются кем следует. Излишне говорить, что подобная бесцельная любознательность следователя, сопровождаемая предъявлением книг посторонним лицам, понятым и экспертам, нарушающая существенные интересы торгового лица и могущая подорвать его кредитоспособность, составляет своего рода опасность для спокойного существования лиц, непричастных к преступлению. Такая незаконная любознательность, граничащая с произволом, может заставить общество обратиться к справедливому извращению старой русской поговорки: «Не бойся суда,— говорила она, — а бойся судьи». Судебная реформа отучила бояться судей, а приучала их уважать. Но там, где вполне добросовестный судья “не будет отдавать себе ясного отчета в цели и значении своих действий, там само учреждение суда заставит общество взирать на него со страхом и говорить: «Не бойся судьи, а бойся суда».