Читать интересную книгу Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон

Сесилия. Он теперь в Англии, в Лондоне.

Леди Гленэлвон. Вы меня удивляете! Кто вам это сказал?

Сесилия. Сэр Питер, который сейчас как раз у сына. Он вчера был у нас и говорил со мной удивительно задушевно.

Тут Сесилия отвернулась, чтобы скрыть слезы, выступившие у нее на глазах.

Леди Гленэлвон. Мистер Трэверс видел сэра Питера?

Сесилия. Видел, и, мне кажется, то, что произошло между ними, побудило папу говорить со мной в первый раз почти сурово.

Леди Гленэлвон. Он поддерживал сватовство Гордона Чиллингли?

Сесилия. Он потребовал, чтобы я еще раз обдумала это предложение. Гордон Чиллингли успел очаровать моего отца.

Леди Гленэлвон. Меня тоже. Разумеется, вы могли бы выбрать из числа искателей вашей руки человека, занимающего более высокое положение в свете, человека более богатого, но, так как вы уже отказали им, достоинства Гордона дают ему больше прав, чтобы вы благосклонно выслушали его. Он необыкновенно быстро занял такое положение, которого не могут дать только знатность и богатство. Люди всех партий с высокой похвалой отзываются о его парламентских способностях. О нем уже поговаривают в обществе как о будущем министре. Он молод, хорош собой, его репутация безукоризненна, а в манерах нет ни малейшей напускной суровости; он так чистосердечен и так естествен. Каждой женщине должно быть приятно проводить с ним время. А с вашим умом, с вашим образованием, вы, родившаяся для высокого положения, более всех женщин могли бы с гордостью делить волнения его карьеры и радости его успехов.

Сесилия (крепко сжав руки). Я не могу, не могу. Может быть, все, что вы о нем говорите, верно, против мистера Гордона Чиллингли я ничего не имею, но вся его натура враждебна моей, и даже если б не это…

Она вдруг остановилась, густой румянец разлился по ее лицу, потом сбежал и оставил лицо смертельно бледным.

Леди Гленэлвон (нежно целуя её). Так вы все еще не преодолели свою девическую мечту? Все еще вспоминаете о неблагодарном?

Сесилия опустила голову на грудь своего друга.

— Не говорите о нем дурно, — умоляюще прошептала она. — Он был так несчастлив. Как сильно, должно быть, он любил!

— Но он любил не вас!

— Что-то в моем сердце говорит, что он еще полюбит меня, а если нет, я буду довольна и тем, что останусь его другом.

ГЛАВА XV

В то время, когда происходил вышеприведенный разговор между Сесилией и леди Гленэлвон, Гордон Чиллингли сидел с Майверсом в комфортабельной квартире старого холостяка-циника. Гордон был приглашен на завтрак, но с едой давно было покончено. Оба собеседника нашли много общих тем, очень интересных для младшего и небезынтересных для старшего.

Гордон Чиллингли действительно за весьма короткое время после своего вступления в нижнюю палату завоевал такую репутацию, которая обещала ранний доступ к государственным постам, репутацию, основанную не на внешних эффектах, но весьма прочную. У него не было дарований блестящего оратора, не было ни энтузиазма, ни воображения, ни необдуманных вспышек горячих слов, выходящих из пылкого сердца. Все же он говорил ясно, дельно, обладал чистым металлическим голосом и манерами благовоспитанного человека, тем более исполненными достоинства, что они были очень спокойны, отличался находчивостью в ответах, аккуратностью и методичностью в изложении принципов и фактов. Но главное его достоинство в глазах лидеров палаты состояло в наличии у него большого здравого смысла и светского такта, делавших его безопасным оратором. Этим достоинством он был в значительной мере обязан частым совещаниям с Майверсом. Последний, то ли благодаря своим светским качествам, то ли влиянию «Лондонца» на общественное мнение, был на короткой ноге с вождями всех партий и в курсе самых сложных вопросов современности.

"Ничто, — говаривал он, — так не вредит молодому парламентскому деятелю, как излишняя пылкость мнений. Избегайте этого. Всегда допускайте, что многое можно сказать в пользу и той и другой стороны. Если вожди вашей партии вдруг решатся на сильные меры, вы можете пойти с ними или против них, смотря по тому, что для вас удобнее".

— Итак, — сказал Майверс, развалясь на диване и докуривая вторую сигару (он никогда не позволял себе выкурить более двух), — итак, мы, кажется, окончательно решили, какого направления вам следует держаться в сегодняшней речи. Это очень важный момент.

— Верно. В первый раз прения начнутся так поздно, что мне придется говорить не раньше десяти часов. Это само по себе для меня большой шаг вперед. А ведь я должен отвечать министру; к счастью, это человек туповатый. Как вы думаете, могу я отважиться на шутку или по крайней мере на каламбур?

— На его счет? Ни в коем случае! Хотя должность и принуждает его ввести рассматриваемую меру, он вовсе не стоял за нее при обсуждении в кабинете, и, хотя, как вы говорите, он туповат, именно такая тупость необходима для составления каждого порядочного министерства. Шутить над ним! Имейте в виду, благонамеренная тупость не любит шуток — на свой счет. Честолюбец, воспользуйтесь этим случаем! Критикуйте мероприятие так, чтобы приобрести его расположение: для этого наговорите ему комплиментов. Однако довольно о политике. Никогда не следует много думать о том, что уже решено. От этого можно впасть в слишком серьезный тон и сболтнуть лишнее. Итак, Кенелм вернулся?

— Да. Я услышал эту новость от Трэверса, которого встретил вчера у Уайта. У Трэверса побывал сэр Питер.

— Трэверс все еще покровительствует вашему сватовству?

— Мне кажется, что больше чем когда-либо. Успех в парламенте производит большое впечатление на человека, имеющего успех в свете и уважающего мнение клубов. Вчера вечером он был необыкновенно любезен со мной. Между нами, я думаю, он немного опасается, как бы Кенелм все еще не оказался моим соперником. Я понял из вырвавшегося у него намека, что у него с сэром Питером был не совсем приятный разговор.

— Но почему Трэверс вдруг почувствовал нерасположение к бедному Кенелму? Он прежде относился к нему довольно хорошо.

— Да, но не как к зятю, даже тогда, когда я еще не мог попасть в зятья. А когда Кенелм приехал в Эксмондем в то время, как там гостили Трэверсы, и вероятно, от леди Чиллингли — Трэверс узнал, что Кенелм влюбился и хочет жениться на какой-то другой девушке, а еще более, когда он узнал, что после отказа этой девушки Кенелм путешествовал за границей в обществе какого-то пьяного и буйного сына кузнеца, — вы можете себе представить, как неприятна такому изящному и умному человеку, как Леопольд Трэверс, стала мысль отдать свою дочь подобному зятю. Ба, Кенелма я не боюсь! Кстати, что сэр Питер говорит о здоровье Кенелма? Совсем ли он поправился? Полтора года назад он был при смерти, и врачи вызвали в Лондон сэра Питера и леди Чиллингли.

— Милейший Гордон, боюсь, у вас нет никаких шансов получить в наследство Эксмондем. Сэр Питер говорит, что его странствующий Геркулес стал крепче прежнего, ровнее характером, молчаливее и серьезнее, словом — менее странным. Но когда вы говорите, что не боитесь соперничества Кенелма, вы подразумеваете только Сесилию Трэверс?

— Я не боюсь его соперничества ни в этом и ни в чем ином. А Эксмондем он может оставить кому хочет, и я имею основание думать, что он никогда не оставит его мне. Вернее всего имение достанется пастору Джону или сыну пастора, а то, пожалуй, и вам! Я. часто думаю, что для целей, которые я перед собой ставлю, мне лучше вовсе не иметь земли: земля — большое осложнение.

— В этом есть доля правды. Однако нежелание владеть землей и боязнь всяких осложнений, кажется, не мешают вам ухаживать за Сесилией Трэверс?

— Ее отец, по всей вероятности, проживет до тех пор, пока я не перейду на почетный отдых в верхнюю палату, а мне не хотелось бы быть безземельным пэром.

— Вы правы, но должен вам сказать, что теперь, когда Кенелм возвратился, сэр Питер жаждет, чтобы его сын стал вашим соперником.

— В отношении Сесилии?

— Может быть, но главное — в отношении парламентской репутации. Старший представитель графства намерен выйти в отставку, и сэра Питера уговаривают, чтобы он разрешил объявить его сына кандидатом. Судя по слухам, ему обеспечен успех.

— Как! Несмотря на ту удивительную речь, которую он произнес в день совершеннолетия?

— Пустяки! Теперь в ней видят просто вышучивание новых идей и заодно тех печатных органов, которые их распространяют, включая «Лондонец». Но, если Кенелм пройдет в палату, он будет не на вашей стороне и, если я не преувеличиваю его способностей, такого соперника презирать нельзя. Помешать ему может только один недостаток, которого в наше время было бы довольно, чтобы сделать его неспособным к общественной деятельности.