И не мог бы выбрать для этого времени более неудачного для ратей, которые называл своими.
Прошло первое замешательство и схлынули волны паники, охватившей франков, когда они осознали, что враг нападает на них со всех сторон. И теперь под прикрытием отрядов, по всему периметру отбивающих натиск неприятеля, франки перестраивали ряды. Почти что в самом сердце кольца Родберт де Фрикур хладнокровно отдавал приказы, которые гонцы тут же разносили по отдельным дружинам.
Сын ближайшего соратника и друга Роллона, того самого, кто изгнанником Хрольвом покинув родную землю, основал могущественное герцогство, не мог бы желать большей удачи, чем исчезновение Вильяльма в самый разгар сражения. Ненависть к младшему брату первенец Роллона перенес и на его закадычного друга, нечто иное, как эта слепая ненависть мешала ему прислушаться к советам все ж более опытного воина. Безумной затеей было двинуться в глубь страны, не дождавшись подкрепления с острова, и еще большим безумием было выступить не оправившимися от ночного погрома войсками. Но боги, похоже, просто помутили разум герцога, раз позволил он поймать себя на такую нелепую уловку, как отряд, улепетывающий от его армии по лесной дороге...
Было, было чем гордиться синьору де Фрикуру, над головой которого развевался герцогский штандарт. Не прошло и получаса, как умело сменяя тех, кто устал в переднем строю, отряды его слегка раздвинули стягивающие войско объятия, позволив Родберту определить в нем слабые места. Синьора де Фрикур рыцари и их люди, повоевавшие не в одном походе за земли Карла Лысого, любили и знали, не в пример молодому герцогу. И повиновались ему с большей охотой. Лишь благодаря этому, да еще удаче Родберта, удалось им очистить от неприятеля пространство внутри кольца, где перестраивались теперь дружины.
Сам де Фрикур пристально наблюдал теперь за схваткой на подступах к лесной дороге. Защищающие кольцо ратники его не интересовали, эти люди уже сброшены со счетов, хорошо, если смогут купить им толику драгоценного времени. Родберт уже видел себя предводителем новой армии, гораздо меньшей той, что пришла сюда, однако войдут туда лучшие, закаленные схватками, наученные поражением бойцы... Но это потом, главное сейчас не бесславно положить будущее войско, а вывести его.
Внимание его привлек внезапно прорезавший небо у него над головой истошный вопль, и прямо под ноги его скакуну рухнуло с высоты чье-то тело. Само оно, ударившись о землю, превратилось в кровавое месиво, но одежды его нельзя было не узнать. И откатилась от этой кучи тряпья и мяса чья-то голова, чтобы разверстыми глазами уставиться на нового предводителя франков.
- Виль... Вильяльм! - выдохнул, забыв от горя о титуле, кравчий Гискар.
Стон его горестным воплем пронесло по сомкнувшим строй внутри кольца отрядам, по рядам воинов, защищающим это кольцо.
- Отметим за нашего герцога! Вперед!
Вырвав из ножен меч, Родберт погнал вперед скакуна, не заметив даже, как хрустнули под конскими копытами кости черепа. Погоняя коня, слыша за спиной многоголосый рев, синьор де Фрикур надеялся, что ведомые жаждой мщения норманнские воины сомнут неприятельский строй, вырвутся с этого поля-западни. Что им за дело, да и вспомнят ли они за горячкой схватки, что вел их предводитель не на вражеский вал, а прочь от него?
Слишком поздно догадался Родберт, второй в славном роду Фрикуров, имя себе взявшего по названию завоеванных земель, о том, что пришел и его черед, как мальчишке попасть в ловушку этих ужасных в своем гневе северян. Заслон расступился лишь на мгновение, чтобы выпустить каких-то пару сотен человек, за которыми немедленно бросились в погоню северные дружины.
С гребня древнего вала Скагги не стоило ни малейшего труда определить по стягам, что были это дружины Хальвдана Змееглаза и Готландца Орма.
Увидев, что герцогское знамя и рыцарь, под командование которого они с такой готовностью отдались, исчезли, пошатнулся в растерянности франкский строй, отступил на шаг-другой. И воинам Фюрката этого было достаточно, чтобы смять, раздавить полый внутри круг.
Грим думал, что ему ни за что не заснуть в эту ночь, но сон накрыл его мягким крылом. Тяжелым, непреодолимым. Слишком тяжелым было то крыло, чтобы, как он того и страшился, это был просто сон. И стоило ему сдаться, отдать себя на волю видения, как зазвучал голос.
Холодный голос Одина, Отца Ратей, зачинателя битвы, предателя воинов:
- Будь осторожен, дитя человеческое, - проговорил Голос. - Ты и те, что встают в Круг за тобою, на этот раз стали на пути исполнению воли моей. И все же не вам забывать о том, что принадлежит мне по праву. Я покажу тебе, что случается с теми, кто полагает, что свободен от этого.
В сне своем Грим вдруг обнаружил, что, стоя у самой грани света и тени, смотрит из темноты на то, что происходит в светлом столпе. В мягком рассеянном свете пел арфист. Он пел по приказу седовласого старца со зловещим жестоким лицом, похожим на те, что стесал со своего жезла Вес. Но пел арфист, и Грим вдруг ясно понял - для женщины, что сидела у ног своего отца. Он пел балладу о любви, балладу, залетевшую сюда из далекой южной страны, где цвели сады и, слушая соловья, тосковала по милому юная дева.
Лицо старого конунга смягчилось, приобрело довольное выражение. Быть может, конунг вспоминал дни своей юности и то, как ухаживал за покойной ныне женой. И когда глаза старика закрылись, певец, не переставая петь, осторожно опустил рунакефли - палочку с вырезанными на ней рунами - в складки девичьей юбки. Это был он сам. Грим вспомнил, что человека этого должны звать Хедин и что он попытается силой ли, любовью ли увезти дочь ревнивого старца, конунга Хегни.
Иное время, картина - иная. На этот раз два войска выстроились друг против друга на ветреном, обдаваемом холодными брызгами прибрежном песке. Прибой ворошит гальку. От одного войска отделяется хрупкая закутанная в плащ фигурка. Вот она возвращается назад, чтобы вновь исчезнуть за щитами воинов. А из-за щитов выходит другая - на этот раз витязя с тяжелым мечом у пояса. Порывшись в памяти, Грим догадался, что это, должно быть, сам Хедин идет предложить виру за украденную женщину.
Предложить много злата и драгоценное ожерелье в знак мира.
Навстречу Хедину выступает из-за неприятельского строя другой витязь. Грим видит, как шевелятся губы старого воина, слышит, как он говорит, что слишком поздно-де Хедин заговорил о мире. Что он, конунг Хегни, уже обнажил свой меч Наследство Дайна, что отковали дверги, и меч этот не успокоится, не напившись горячей крови, и не заживает ни одна нанесенная им рана. "Хвалишься ты мечом, а не победою, - доносится до Грима издалека голос Хедина. - Добрым назову я тот меч, что верно служит хозяину".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});