смотрителя Вырина из написанных в первую Болдинскую осень «Повестей Белкина».
Его скромная мечта о семейном счастье с Парашей рушится мгновенно, в один день.
Наводнение, изображению которого посвящена центральная часть первой части, изображено сначала как страшное бедствие, незаметно подкрадывающееся к жителям Петербурга. Вода прибывает, Нева мечется, как больной, народ поначалу, ни о чем не подозревая, глазеет на происходящее. И вдруг происходит страшное.
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало, все вокруг
Вдруг опустело – воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь, как тритон,
По пояс в воду погружен.
В бытовой рассказ о происходящем вновь врывается одическая интонация. Прозаический в начале этой части Петроград здесь, в кульминации, превращается в поэтический высокий Петрополь.
В прозаическом предисловии, как мы помним, Пушкин утверждал: «Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов». Действительно, отдельные детали (плывущие по улицам лодки, вышедший на балкон царь, граф Хвостов, написавший оду о петербургском наводнении) Пушкин заимствует из газет и преданий.
Но именно в этом ключевом эпизоде обнаруживается обобщающая, универсальная символическая природа главных образов «Медного всадника».
Наводнение – не просто природный катаклизм, произошедший в определенный день, 7 ноября 1824 года. Оно – символ восстания природной стихии против сооруженного на хляби города. Созданный державной волей, покорившей природу, город теперь несет страдания и гибель своим жителям. В описании появляется все больше мотивов не просто природного катаклизма, но апокалипсиса, конца света.
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит Божий гнев и казни ждет.
Увы! все гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
С этой стихией не может справиться царствующий император, который всего лишь произносит со своего балкона: «С Божией стихией / Царям не совладеть».
Спасающийся от наводнения на львах, поблизости от Сенатской площади, Евгений уже догадывается о судьбе своей любимой и вдруг превращается в философа, библейского Иова, задающего безответные вопросы, тоже обращенные к небесам.
Почти у самого залива —
Забор некрашеный да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта… Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
И здесь, в этот решающий момент, в поле его внимания впервые попадет Петр-памятник.
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.
И этот образ, и это положение (обращен к нему спиною) отзовутся в дальнейшем развитии действия.
Евгений и всадник: бунт и смирение
Вторая часть поэмы тоже многосоставна. Четыре ее кадра-эпизода, с одной стороны, продолжают сюжетную линию петербургской повести, с другой – формируют символический сюжет, доводя его до кульминации и развязки.
Евгений с большим трудом добирается до знакомого дома и видит то, что он уже предчувствовал: гибель любимой девушки и ее матери. Фоном для этой трагедии становится не только горе других людей, но и восстановление прежней жизни, в которой люди преследуют свои частные цели: беззаботный перевозчик за гривенник везет героя через все еще бурную реку; на следующий день чиновники привычно идут на службу; «торгаш отважный» (характерный троп: метонимия) собирается возместить свои убытки на ближнем; а граф Хвостов уже сочиняет стихи о «несчастье невских берегов» (бессмертные стихи бездарного поэта – еще один троп: ирония).
Второй эпизод – описание сумасшествия героя – завершает бытовой сюжет. Маленький человек не выдержал свалившихся на него испытаний.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь, ни человек,
Ни то ни се, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Но здесь вступает в силу иная, символическая фабула. После обобщенного описания жизни бедного Евгения в поэме снова появляется крупный план, описание одного дня, точнее, вечера и ночи.
В ночной тьме, в такую же ненастную дождливую погоду (вероятно, прошел год календарного времени) Евгений оказывается на том же месте, где его застало наводнение, и, кажется, находит виновника всех своих несчастий.
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..»
Эта угроза, обращенная к горделивому истукану, – кульминация философского сюжета поэмы. Может возникнуть вопрос: почему Евгений обращает свои угрозы к Медному всаднику, ведь Параша погибла во время наводнения?
На него возможен и такой ответ: угрожая «строителю чудотворному», Евгений возлагает на него ответственность за город, построенный в неподходящем месте. Так что император так или иначе оказывается в ответе за происшедшее.
Но такова будет логика восприятия «петербургской повести».
Однако не надо забывать, что этот эпизод принадлежит уже к сюжету философской, эпической поэмы, в которой возникает собственная логика.
Медный всадник здесь – символическое воплощение государства. Евгений – простой, частный человек. Его сумасшествие, в бытовом сюжете объясняемое пережитым потрясением, в сюжете философском оборачивается высоким безумием человека, восстающего против существующего порядка вещей, против несправедливости мира.
В поэме, таким образом, два бунта. В сцене наводнения укрощенная природа восставала против цивилизации. Угроза Евгения – это социальный бунт, попытка маленького человека, оказавшегося на дороге истории, отстоять свои права.
Символический план поэмы отчетливо проявляется в стихах, непосредственно предшествующих этой сцене. Герой узнает «того, чьей волей роковой / Под морем город основался…».
Автор-повествователь сразу же проясняет символику памятника и всей этой сцены:
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на