Не получилось.
Я полагал, что религия – отвратительная душевная болезнь, а потому в присутствии Хола чувствовал себя не в своей тарелке. Я притворялся, что мы по-прежнему близки, что ничего не произошло, но чувствовал, что он уже не тот человек, каким был.
А кроме того, вера Хола неизбежно сказывалась на его архитектурных воззрениях. В его проектах начали появляться сводчатые потолки и арочные окна, его новые здания поощряли глаз и разум смотреть вверх и размышлять о небесах. Эти изменения с восторгом воспринимались некоторыми клиентами и вызывали похвалу критиков в престижных журналах, но я не мог этого одобрить, поскольку видел, что он уходит от архитектуры, обращенной к человеку, которая и являлась нашим фирменным знаком. Через четырнадцать месяцев после его возвращения к религии я продал ему свою долю в нашей компании и основал свою, свободную от его влияния.
– Хол, – сказал я ему при нашей последней встрече, – даже заявляя, что ты – атеист, ты, вероятно, не понимал до конца, что за жизнью ничего нет, и не надо этого бояться, не надо злиться, что так уж устроен мир. Сие надо принимать как данность – или с сожалением... или с радостью.
Лично я принимал с радостью, потому что меня не волновала моя судьба в загробной жизни. Будучи неверующим, я мог полностью сосредоточиться на благах этого мира, одного и единственного.
* * *
Поздним вечером того дня, когда я развенчал Санта-Клауса в глазах Бенни, когда мы с Элен лежали по разным сторонам нашей большой кровати, и она сказала, что хотела бы дать мне пинка, я услышал от нее и другие слова:
– Пит, ты рассказывал мне о своем детстве, и, разумеется, я встречалась с твоими родителями, поэтому могу представить себе, каково приходилось ребенку, который воспитывался в такой атмосфере. Могу понять, почему твоей реакцией на их религиозный фанатизм стал уход в атеизм. Но иногда... тебя заносит. Тебе уже недостаточно просто быть атеистом; ты изо всех сил стараешься приобщить к своей философии всех, любой ценой, то есть ведешь себя точно так же, как твои родители... с той лишь разницей, что они насаждали веру в бога, а ты насаждаешь безбожие.
Я приподнялся, посмотрел на нее. Лица не увидел, жена отвернулась от меня.
– Ты несправедлива, Элен.
– Это правда.
– Я не такой, как мои родители. Совершенно не такой. Я не вбиваю атеизм в Бенни, как они вбивали в меня бога.
– То, что ты сегодня с ним сделал, ничуть не лучше порки.
– Элен, в конце концов, все дети узнают правду о Санта-Клаусе, некоторые еще раньше, чем Бенни.
Тут она повернулась ко мне, и я смог достаточно хорошо разглядеть ее лицо. Обида и злость заслонили любовь, которая всегда светилась в глазах Элен.
– Конечно, они все узнают правду о Санта-Клаусе, но редко у кого отцы с мясом выдирают эту невинную веру в чудо.
– Я ничего не выдирал, я лишь все ему объяснил.
– Он – не студент колледжа, участвующий в дебатах. Нельзя руководствоваться логикой в разговоре с семилетним ребенком. В этом возрасте ими движут эмоции, сердце. Пит, он пришел в дом после разговора с тобой, поднялся в свою комнату, а когда я заглянула к нему часом позже, он все еще плакал.
– Ладно, ладно.
– Плакал.
– Ладно, я чувствую себя полным дерьмом.
– Хорошо. Так и должно быть.
– И я признаю, не следовало мне быть таким прямолинейным, я бы мог объяснить все тактичнее.
Она молча отвернулась от меня.
– Но в принципе я все сделал правильно. Я хочу сказать, напрасно мы думали, что сможем праздновать Рождество исключительно как светский праздник. Невинные фантазии, которые могут привести к мыслям о боге, далеко не так невинны.
– Замолчи, – раздалось с ее половины. – Замолчи и давай спать; а не то я перестану тебя любить.
* * *
Водитель, который убил Элен, пытался заработать побольше денег, чтобы купить лодку. Он был заядлым рыбаком и обожал ловить на блесну. Чтобы скопить деньги на лодку, ему приходилось больше работать. Чтобы не заснуть, он принимал амфетамины. Водил он "питербилт", самую большую модель этой компании. Элен ехала на своем синем "БМВ". Они столкнулись лоб в лоб, хотя она и пыталась уйти в сторону, но куда там.
Бенни был в отчаянии, я забросил работу и весь июль провел с ним дома. Ему требовалась ласка, внимание, помощь. Я и сам ужасно горевал, потому что Элен была мне не только женой и любовницей, но и самым строгим критиком, лучшим другом, единственным человеком, которому я полностью доверял. По ночам, лежа один на нашей кровати, я утыкался лицом в ее подушку, вдыхая слабый запах Элен, и плакал; долгие недели я не мог заставить себя постирать ее наволочку. Но в присутствии Бенни мне удавалось более-менее держать себя в руках и демонстрировать ему пример выдержки, в котором он несомненно нуждался.
Похорон не было. Элен кремировали, а ее пепел развеяли над морем.
Месяцем позже, в первое воскресенье августа, когда мы постепенно начали сживаться с неизбежным, сорок или пятьдесят друзей и родственников приехали в наш дом, и мы помянули Элен чисто по-светски, без малейшего намека на религиозность. Собрались во внутреннем дворике у бассейна, и люди по очереди поднимались и рассказывали интересные истории об Элен, о том, какой след оставила она в жизни каждого из них.
Все это время Бенни находился рядом со мной, потому что я хотел, чтобы он знал, как другие люди любили его мать и каким благотворным было ее влияние не только на нас с ним, но и на наших друзей и близких. Ему было только восемь лет, но, как мне показалось, после этой поминальной службы на сердце у него стало легче. Слушая добрые слова о своей матери, он не мог сдержать слез, но теперь на его лице и в глазах отражалось не только горе, но и гордость за нее. Он улыбался, узнавая о розыгрышах, которые она устраивала своим друзьям, с интересом слушал о сторонах ее жизни, которые до сих пор оставались ему неизвестными. Эти новые впечатления определенно притупляли его горе и помогали ему свыкнуться с утратой.
Наутро я встал поздно. Пошел искать Бенни и нашел его во дворе, под одной из вишен. Он сидел, подтянув колени к груди и обхватив их руками, смотрел на дальний склон долины, в которой мы жили, но, казалось, заглядывал куда-то далеко-далеко.
Я присел рядом.
– Как дела?
– Нормально.
Какое-то время мы оба молчали. Над нами мягко шелестели листья. Вишня давно отцвела, но ягоды еще не созрели. День выдался жарким, но вишня дарила нам тень, а следовательно, и прохладу.
– Папа? – наконец, вырвалось у него.
– Да?
– Если ты не возражаешь...
– Ты о чем?
– Я знаю, что ты скажешь...
– Скажу насчет чего?
– Насчет того, что нет ни рая, ни ангелов и всего такого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});