Шли мы долго. Начался дождь. Брызнул и через минуту перестал. И так несколько раз. Мокли и сейчас же на жарком солнце высыхали. Должно быть, мили три прошли, видим, на правой стороне шоссе ферма, дом, пасущиеся рядом в поле коровы. Решили зайти спросить, далеко ли до плантаций ананасов. Но только стали подходить к дому, как на нас бросилась свора собак: все разные — маленькие, большие, лохматые, гладкошерстные, с висячими, стоячими ушами, черные, белые, рыжие… Мы остановились.
— Что вам угодно? — спросила вышедшая из дома женщина.
— Мы хотим видеть, как растут ананасы, — сказали мы робко. — Вы не выращиваете ананасов?
Она рассмеялась.
— Нет, у меня молочная ферма. Плантация ананасов гораздо, гораздо дальше, вы, пожалуй, не дойдете… Мили три…
— Но нам очень хочется посмотреть!
— Так идите прямо по шоссе…
Мы поблагодарили и побрели дальше. Мария уже приустала, но мы упорно шли вперед. Несколько автомобилей нас обогнали. Один из них остановился.
— Хелло! — В машине сидела точно такая же дама, как на молочной ферме с собаками, только немного тоньше и моложе. — Моя сестра сказала мне, что две дамы с девочкой хотят посмотреть, как растут ананасы, и я решила подвезти вас.
Мы рассыпались в благодарностях, влезли в автомобиль и покатили. В первый раз в жизни я видела, что машиной управляет женщина.
— Кто вы? Откуда? — спросила дама.
Мы рассказали, что мы сейчас из Японии, но что мы беженцы из России, направляемся в Америку.
— Вот совпадение, — сказала она. — А я только что читала книгу русского писателя, «Анну Каренину». Вы, наверно, знакомы с ней?
— Да, — сказала я. — Много раз читала ее. Эту книгу написал мой отец.
— Что? Что вы сказали?
Дж–ж–ж-ж… заскрипели тормоза, и машина круто остановилась. Дама повернулась лицом ко мне и в упор уставилась на меня своими серыми ласковыми глазами.
— Что? Здесь, в Гонолулу, я встречаю на дороге женщину, которая хочет видеть, как растут ананасы, и она оказывается дочерью того, чью книгу я только что кончила и которой я так восхищалась! Это поразительно! Amazingl
Мне даже показалось, что она сразу мне не поверила.
Мы разговорились. К концу дня мы совсем подружились, многое узнали друг про друга и провели день так интересно, что он долго жил в нашей памяти.
Кусты ананасов были похожи на крупные артишоки с колючими, острыми листьями. А я‑то думала, что ананасы — большие, красивые растенья! Мы были разочарованы. Но сколько их было! Акры и акры. Они росли здесь в таком же количестве, как у нас капуста или картошка.
Милая американка повезла нас затем на плантации сахарного тростника, оттуда на сахарный завод, и закончили мы день у директора сахарного завода, который угощал нас чаем.
На другое утро мы уже плыли дальше. Наша каюта была увешана целыми стволами бананов, благоухали манго, ананасы, которых мы накупили за гроши и которые были сладки, как сахар.
Прощай, Гонолулу, чудесный город! Прощай, милая американская дама! В ней впервые почувствовала я доброту и гостеприимство, которыми впоследствии мне пришлось столько раз пользоваться в Соединенных Штатах.
ПЕРВАЯ «ЛЕКЦИЯ» НА АМЕРИКАНСКОЙ ЗЕМЛЕ
В Сан—Франциско нас встретила миссис Стивенсон, представительница моего лекционного менеджера Фикинса, с которым списывалась по поводу моих лекций Джейн Аддамс[112].
Много, много лет тому назад, когда мне было только 11 лет, Джейн Аддамс была у моего отца, и я только очень смутно ее помнила. Но из Японии я писала ей и просила ее устроить мне какой–нибудь заработок в Америке. Мне казалось, что самое лучшее и, пожалуй, единственное, что я могла делать, если не говорить о простой физической работе, это читать лекции на тему о моем отце и о Советской России.
Миссис Стивенсон — очень милая, живая американка лет 50-ти, с умными карими глазами, в которых мелькал огонек не то юмора, не то насмешки над дикими русскими, которые никак не подходили под трафарет приличных американок. Ей, наверное, никогда не приходилось встречать лекторов, так бедно одетых, приехавших в третьем классе. Поговорив с нею, я поняла, что рассчитывать на какой–либо более или менее существенный заработок от лекций невозможно. По–видимому, безработица коснулась не только рабочего класса, но отразилась и на психологии людей состоятельных и интеллигенции. Американцы поприжали деньги; клубы и организации уменьшили число лекций, и миссис Стивенсон удалось устроить только одну лекцию об отце в городском зале Сан—Франциско.
Смущение наше усилилось, когда оказалось, что нас, как третьеклассников, не выпустят сразу, как выпускали весь первый и второй класс, а повезут на «Ангельский остров».
Мы были возмущены. Почему такая несправедливость? Почему нас посылают на остров, в то время как перво– и второклассников выпускают сразу на берег?
Нам объяснили, что всех, кто приехал из Японии в третьем классе, проверяют, нет ли у них глистов. В Японии поля удобряются человеческим навозом, и очень часто люди заражаются глистами. Прежде чем впустить иммигрантов, американские власти должны убедиться, что у них нет глистов.
— Но почему же глисты не смеют заводиться у богатых, а предпочитают жить в третьеклассниках? — спросила я.
Но этого никто объяснить мне не сумел, даже миссис Стивенсон.
Маленький пароходик привез нас к «Ангельскому острову». Вдали круглый, как мне показалось, остров, Алькат–рас — тюрьма. Одноэтажный дом. Чистые комнаты, аккуратные кровати, ни пылинки нигде. На окнах решетки. «Как в тюрьме», — подумала я.
Горько мне стало. Опять вспомнилась Советская Россия… «Но ведь мы не допущены еще в Америку», — утешала я себя.
Наконец, мы выдержали этот первый экзамен — к вечеру нас выпустили чистенькими: мы не могли заразить глистами Соединенные Штаты. Но испытаниям нашим далеко еще не было конца.
Проверяли глаза. Заставляли читать буквы, слова. Ольга и Мария легко прошли экзамен, со мною было несколько сложнее.
— Но вы же ничего не видите, — сказал мне врач. — У вас только 26% зрения. Чем вы будете зарабатывать себе на жизнь?
— Я буду писать, читать лекции,..
— Да… Ну, пожалуй, для этого зрения у вас достаточно…
Пропустил.
Но и это было не все. Иммиграционные власти должны были убедиться, что мы не заразим страну большевизмом.
«Ну, здесь все пойдет просто и легко, — подумала я. — Я приехала в Америку, чтобы бороться с коммунизмом, читать лекции против большевиков, и они, конечно, это понимают и немедленно нас отпустят».
Но не тут–то было… Сначала начальник, который меня спрашивал, был очень строг.
— Я не понимаю, — говорил он. — Почему, раз вы такая противница большевизма, вы могли прожить на свободе 12 лет и большевики вас не тронули?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});