еще кобель был – лайка Мангыр. Дружок пистолетом
похвастался – взял его так, для храбрости. Пистолет ему от отца остался – с войны еще,
трофейный. Поинтересовался, можно ли из этого пистолета медведя убить, если вдруг
нападет. Я сказал, что вполне можно. В тайгу мы зашли далеко. Там обычно не
разговаривают, но мы шли не охотиться, даже орехи для нас были не главным. Я впервые
вышел в тайгу ничем не озабоченным, вроде как специально полюбоваться на то, на что
раньше было некогда внимания обращать. Разговаривали, вспоминали. Я ему все про тайгу
рассказывал, насколько сам ее знал. И вот на третий день, когда пробирались через залом, я
поскользнулся на лесине, нога попала между стволов, я со своим тяжелым рюкзаком полетел
вперед и сломал ногу. Вот здесь, ниже колена. Слава богу, перелом оказался закрытым –
когда падал, под руки подвернулась молодая листвянка и смягчила немного. А иначе вообще
бы как палку переломил. Конечно, хуже этого не придумаешь, но когда я очухался и круги в
глазах прошли, то я даже богу помолился, что уж если суждено мне было в тайге ногу
сломать, так спасибо, что случилось это сейчас, когда не зима и когда я не один. Наложил мне
мой друг шину, костыли вырубил. Но из залома пришлось ему вытаскивать меня на себе. Он
был пониже, да похудее – туго ему пришлось. Ногу я сломал до полудня, а на более-менее
чистое место мы вышли уже в темноте. Мой друг от усталости на ногах стоять не мог.
Ночевали, как обычно, у костра. Ночью неожиданно выпал первый, но хороший снежок, и
нам показалось, что в тайге мы уже давным-давно. Он меня спрашивает: сколько будем так
выбираться? Я прикинул весь путь со всеми заломами, нашу скорость и сказал, что с неделю,
не меньше. Он говорит: "Ну, надо же… А я жене обещал вернуться восемнадцатого – день
рождения у нее. Волноваться будет, и на работе прогулов наставят". Я думаю, он шутит, и
тоже пошутил: ничего, мол, я тебе объяснительную записку выдам, что ты отличился при
спасении гражданина СССР – еще и медаль дадут. Ехал я на нем без особого стеснения. Он
мой друг, и, случись подобное с ним, тащил бы его я. В тайге всякое случается, и если уж
такое вышло, так сопи и делай что положено, сколько бы это ни продолжалось. На другой
день с рассветом мы прошли часа два. Редколесье кончилось – и снова широченный залом.
Если вы увидите когда-нибудь такие заломы, вы поймете, почему в древности города от
набегов лес спасал. А со сломанной ногой это почти непроходимо. Пробирались мы часа
четыре, даже телогрейки от пота промокли. Петя так устал, что потом, когда я смог на
костылях идти, зайдет вперед меня, упадет на спину, лежит и ждет, пока я доковыляю.
Прошли так еще часов пять с перерывом на обед – и на тебе, снова залом! Мы возвращались
другой дорогой: думали короче. Года за три до этого там был сильный ветер и навалил
деревьев. Петя помог мне сесть около осинки, а сам отошел куда-то в сторону. Я задремал
немного, и вдруг слышу, как он за моей спиной говорит: "Прости меня, Леша". Я хотел
оглянуться, и тут меня в плечо вдруг что-то как хлестнет! Будто большим лиственным
поленом изо всей силы. Я сначала даже ничего не почувствовал и не испугался, а просто
удивился – откуда здесь, так внезапно, такая сила? Оборачиваюсь, а это Петя в меня из своего
пистолетика стреляет. Держит его вот так, навытяжку, в обеих руках, как ковбой, и
постреливает в спину, да так старательно, как будто каждую пулю еще специально руками
подталкивает. С двух шагов всего. Я мог его даже костылем зацепить. Я даже слова не сказал,
только посмотрел на него и как будто заснул. Сколько времени провалялся в этом сне не
знаю, только услышал вдруг: мой Мангыр воет. Я глаза открыл, осмотрелся – темнеет.
Пошевелился, Телогрейка на спине напиталась кровью и запеклась коркой, но ощущение
такое, будто со спины кожу сняли, даже какая-то эфирная легкость в ней – до того все горит.
Смотрю, Мангыр немного прихрамывает, а на том месте, откуда Петя стрелял, куски ваты и
листья со снегом перемешаны. Пистолет там же валяется. Видимо, после выстрелов Мангыр
бросился на Петеньку – охотничья собака выстрелов не боится… Для меня все это было
концом света – даже не в физическом смысле, – тут я сразу поверил, что если очнулся, значит,
подохнуть себе не позволю, а в моральном, что ли… Вспомнил это его прощание: "Прости
меня, Леша". Что же это выходит? Ни с того ни с сего он посылает меня, молодого и
здорового, на тот свет, да еще и прощения по-дружески просит, будто случайно на ногу
наступил. Ничего я понять не мог. Может быть, он обессилел и поддался какой-то иллюзии,
что так мы вообще никогда не выберемся, или, может быть, он действительно не хотел
волновать свою жену и решил поскорее вернуться, или, действительно, так боялся прогулов
на работе? А, может быть, у него уже нетерпение было, как у зека, который не может
перенести нескольких часов до свободы и совершает побег. Но непостижимей всего было для
меня одно: где он взял силу, чтоб решиться убить человека, тем более меня – лучшего друга?
Ведь вместе со мной надо было убить все свое детство, считай, половину своей жизни,
половину самого себя. Да случись все наоборот, я бы такое испытание за честь принял. Стал
я вспоминать, о чем мы говорили часа за два до этого, и еще сильней поразился – ведь он не
как-нибудь случайно стрелял в меня (хотя как это можно – случайно?), он готовился заранее,
потому что спросил, храню ли я его письма и знает ли кто у меня дома об этом походе. Я и не
подозревал, что все вышло как нельзя лучше для него: письмами в то время я обычно печку
растапливал. И в этот раз дом оставил на замке. Жена с ребятишками за неделю до этого к
матери в гости уехала, и я хотел вернуться раньше ее. Корову доить попросил соседку, да и
ей ничего не объяснил. Даже, наоборот, сказал, что я на своем участке буду – пусть, кто надо,
побаивается, не шалит. Выходит, я сам свои следы замел. Думал и о том, что, может быть,
ненавидел