Читать интересную книгу Сочинения - Плутарх

Но мы приручаем и укрощаем диких зверей, носим на руках волчат и львят, а вместе с тем грубо отталкиваем от себя детей, друзей и близких, обрушиваем, как звери, наш гнев на рабов и сограждан, прикрывая это громким названием «отвращения к порокам», подобно тому как не можем избавиться и от других болезненных состояний души, называя их одно — «предусмотрительностью», другое — «щедростью», третье — «благочестием».

15. Если Зенон1011 говорил, что семя состоит из смешения сил, выделенных душой, то и о гневе можно сказать, что он представляется смешением различных страстей: в нем содержатся семена и горести, и радости, и бесчинства. От зависти в нем злорадство, и он хуже страха, ибо его устремление — не избегнуть самому страдания, а ценой собственного страдания сокрушить другого; и это составляющее его сущность влечение к чужой боли — самое отвратительное из желаний.

Приближаясь к дому расточителя, мы уже с утра слышим звуки флейты, видим «отстой вина», как выразился один поэт, разбросанные обрывки венков и подвыпивших слуг у дверей; и следы злонравного гневливца мы найдем на лицах его рабов, в их клеймах и оковах; и

Одна лишь песня раздается здесь всегда —Плач и стенанье1012

бичуемых рабов и терзаемых служанок: достойное жалости зрелище человеческих страданий, в которых гнев находит свое удовлетворение.

16. Однако бывает, что действительно возмущение против порочности заставляет поддаться гневу. Следует все же и тогда сдерживать его в известных пределах, а вместе с тем отрешиться от чрезмерного доверия к окружающим. Ведь более, чем какая-либо другая причина, вызывает гнев, если человек, которого мы считали честным, оказывается негодяем или тот, кто казался верным другом, проявляет недоброжелательство. Ты знаешь, как я по своему нраву склонен придерживаться доброго мнения о людях и доверять им. И вот чем более я опираюсь на дружеские чувства людей, тем более грубые ошибки мне приходится совершать, подобно человеку, оступившемуся над ямой, и тем болезненнее бывает мое падение. Искоренить все чрезмерное в своей душевной склонности и дружеской любви мне, вероятно, уже поздно; но в излишнем доверии к людям я, пожалуй, смогу воспользоваться, как уздой, примером благоразумной осмотрительности Платона: давая похвальный отзыв о математике Геликоне,1013 он сопровождает это оговоркой, что речь идет только о человеке, то есть существе по природе переменчивом. Высказывается Платон и так,1014 что люди, получившие воспитание в городе, все же остаются семенем людей, и всегда можно опасаться, что они где-нибудь обнаружат слабость своей природы, Софокл, как мне кажется, судит слишком сурово, когда говорит:

Вглядевшись в смертных, низость в них найдешь всегда.1015

Но это резкое суждение должно сделать нас более сдержанными в гневе: ведь выводит из себя внезапное и неожиданное, а мы должны, как советует Панетий, следовать примеру Анаксагора, который, потеряв сына, сказал: «Я знал, что породил смертного». Так надо и нам при каждом чьем-либо раздражившем нас проступке приговаривать: «я знал, что купил раба, а не мудреца», «я знал, что подружился не с безгрешным», «я знал, что моя жена женщина». А кто направит свое внимание от внешнего мира на самого себя, повторяя вслед за Платоном «А не таков ли и я?» и присоединяя к упрекам, направленным против других, собственную осмотрительность, тот не будет придирчиво требовательным, видя, что сам нуждается в большом снисхождении. Между тем обычно каждый из нас, сердито поучая других, разражается возгласами, достойными Аристида и Катона: «Не кради!», «Не лги!», «Почему ты так ленив?». И что хуже всего, гневно нападая на гневливость, мы поступаем не так, как врачи, которые

Лекарством горьким с горькой желчью борются,1016

и, наоборот, содействуем болезни, вызывая еще большее раздражение. Продолжая эти рассуждения, я прихожу к мысли о том, что надо избегать и чрезмерной суетливости. Присматриваться к каждой мелочи, учитывать каждый шаг раба, поступок друга, времяпрепровождение сына, слово жены — все это приносит много поводов к ежедневному раздражению и в конце концов делает нрав человека придирчивым и сварливым. Еврипид сказал:

Лишь важным уделяет бог вниманиеДелам, судьбе же прочее вершить дает.1017

А я полагаю, что разумный человек ничего не должен предоставлять судьбе, устраняя это из своего поля зрения, но должен доверить одно жене, другое — рабам, третье — друзьям, пользуясь их помощью, как начальник — помощью своих заместителей, счетоводов и распорядителей, оставляя за собой важнейшее и главное. Ибо как мелкое письмо утомляет зрение, так мелкие дела своими уколами вызывают раздражение и гнев, переходящий в дурную привычку, которая затрагивает и более важные дела.

Но выше всего в этих размышлениях я ставил великое и божественное слово Эмпедокла — «пост соблюдайте беззлобный». Одобряю я и другие обеты, даваемые в молитвах и не чуждые философской привлекательности — воздерживаться в течение года от любовного общения и от вина, воздавая этим почитание богу; в течение определенного срока воздерживаться также от лжи, строго следя за тем, чтобы оставаться правдивым и в серьезном деле, и в шутке. Не менее богоугодным и священным нашел я и мой собственный обет — проводить без гнева и без вина, как бы совершая трезвенное возлияние медом, сначала несколько дней, потом один или два месяца; и, так испытывая себя, я постепенно достигал успеха в приобретении терпеливости. Я тщательно следил за собой, стремясь оставаться благоречивым, снисходительным и безгневным, чистым от злых слов и дурных поступков, свободным от страсти, ведущей, вслед за малым и безрадостным удовлетворением, к большому смятению и постыдному раскаянию. Мой опыт подтвердил, при божьей помощи, что такая снисходительность, кротость и дружелюбие никому из окружающих не приносит такого удовлетворения и радости, как самим обладателям этих качеств.

О БОЛТЛИВОСТИ

1. Непростое и тягостное дело — врачевание болтливости — берет на себя философия. Ведь средство ее, слово, — для слушающих, болтуны же никого не слышат, ибо сами говорят беспрерывно. И это-то и есть главное зло: неумеющий молчать не умеет слушать. По доброй воле, полагаю, глухи люди, которые упрекают природу в том, что язык у них один, а уха два. Так, если хорошо сказал Еврипид неразумному слушателю:

Дырявый я наполнить не могу сосуд,Речь мудрую свою изливши на глупца,1018 —

то с большим основанием можно было бы сказать болтуну, вернее, о болтуне:

Сосуд я не могу наполнить заткнутый,Речь мудрую свою изливши на глупца,

или, вернее, осыпая словами человека говорящего не внемлющим и не внимающего говорящим. А если болтун услышит хоть самую малость, то болтливость его подхватит ее, словно отлив, и тотчас многократно умножит. Портик в Олимпии, что на один звук отвечает множеством отголосков, называют «семизвучным»; самое пустячное слово, коснувшись слуха болтливости, сразу разносится кругом,

Струну в душе задев, дотоль недвижную.1019

Болтунам слышанное попадает ведь не в душу, а лишь на язык. Все люди сохраняют услышанные речи, у болтунов же они утекают и летят дальше, подобные сосудам, лишенным разума, но полным отзвуков.

2. Если же мы увидим, что все уже испробовано, тогда скажем болтуну:

Молчи, сынок! Есть много благ в молчании,1020

а два главнейших и величайших — слушать и быть выслушану. Ни того ни другого не дано болтунам, и даже в самой страсти своей терпят они неудачу. Ведь при иных болезнях души, как-то: сребролюбие, честолюбие, сластолюбие, возможно по крайней мере овладеть предметом вожделения; для болтунов же вот это как раз тяжелей всего: они жаждут слушателей, но не находят их, напротив: всякий от болтуна бежит без оглядки. Так, если люди, гуляющие или усевшиеся кружком, видят, что приближается к ним болтун, то немедля передают по цепи приказ: «разойдись!» И, как говорят, что пришел Гермес,1021 если посреди беседы вдруг воцаряется молчание, точно так же на пиру или дружеском сборище все замолкают при появлении болтуна, ибо не хотят давать повода для разговора; а если уж он откроет рот, то спасаются все словно в бурю, «когда борей вкруг скал морских бушует»,1022 боясь качки и морской болезни. Потому и выходит, что никто с болтунами ни на пиру рядом не возлежит, ни под одной кровлей в путешествии или плавании не живет охотой, а только по принуждению: всюду болтун лезет, хватает за одежду, трогает за подбородок, толкает локтем в бок. И тут