Выдающийся москвовед, доктор исторических наук Петр Васильевич Сытин свою книгу «Сухарева башня» (1926 г.) снабдил весьма знаменательным подзаголовком «Народные легенды о башне, ее история, реставрация и современное состояние», явно подразумевая, что в данном случае документ и предание как исторические источники имеют равное значение.
Автор новейшей работы о Сухаревой башне «Сухарева башня. Исторический памятник и проблема его воссоздания» (1997 г.) научный сотрудник Института истории естествознания и техники Георгий Михайлович Щербо, несмотря на специальную задачу, определенную названием книги, заявляет в ней, что не может ограничиться одной строительно-технической стороной темы. «Оценить такое насыщенное „историческим дыханием“ сооружение, как Сухарева башня, — пишет он, — невозможно без учета человеческого фактора. История башни тесно связана с жизнью и деятельностью многих людей разных сословий и происхождения и судеб».
Иван Михайлович Снегирев, беззаветно любивший Москву и, по единодушным отзывам современников, знавший ее историю и памятники как никто другой, был первым и единственным исследователем Сухаревой башни, почувствовавшим ее одухотворенность и сказавшим не только об исторических годах и событиях, протекших над нею, но и о внутренней жизни «сего памятника». Для пояснения хода мысли Снегирева и выявления более четкого терминологического смысла его суждений стоит сопоставить его слова с известным высказыванием М. Ю. Лермонтова из сочинения «Панорама Москвы».
«Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; — пишет Лермонтов, — Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке… нет! у нее есть своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый камень храпит надпись, для толпы непонятную, по богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!..»
Лермонтов написал это за 12 лет до очерка Снегирева. Но «Панорама Москвы» была опубликована только в 1891 в году, поэтому Снегирев не мог ее знать. Однако общность ощущения Москвы двумя москвичами — юным поэтом и маститым ученым (кстати, профессором латинского языка и римских древностей) несомненна. И не случайно общая народная молва отметила, что задолго до того, как была построена Сухарева башня, место, на котором она стоит, уже было связано с дорогим для народного сознания именем.
Из предания, передававшегося в слободах окрест Сухаревой башне из поколения в поколение, всем их жителям было известно, что в давние времена, в княжение великого князя Московского Дмитрия Ивановича, по прозванию Донской, святой преподобный игумен Сергий Радонежский, идучи из своего Троицкого монастыря в первопрестольный град Москву, всегда останавливался на отдых как раз на том месте, где стоит башня. Тогда здесь был лес, а до города, находившегося на Боровицком холме над Москвой-рекой, оставалось еще около трех верст. Преподобный сидел-отдыхал под елью, прислонив к дереву посошок, и творил святую молитву.
В память об этом на Сухаревой башне был установлен образ преподобного Сергия. Преподобный был также изображен и на полковом знамени стрельцов, охранявших башню. Пушкари, а основным оружием башни были пушки, особенно чтили Сергия — он считался покровителем российской артиллерии.
Сергий Радонежский — духовный вождь в борьбе русского народа за освобождение от татарского ига, благословивший Дмитрия Донского на Куликовскую битву, был и остается одним из самых почитаемых на Руси святых.
В. О. Ключевский в 1892 году в юбилейные торжества в ознаменование 500-летия кончины Сергия Радонежского и по поводу многотысячного пешего крестного хода из Москвы в Троице-Сергиеву лавру произнес свою знаменитую речь «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства».
В ней историк говорил, что в течение пяти веков идут к Сергию с мольбами и вопросами русские люди, среди которых были и иноки, и князья, и вельможи, и простые люди, «на селе живущие», и что и ныне (речь идет о конце XIX века) не иссяк и не изменился по составу поток приходящих к его гробу. Духовное непреходящее влияние имени и заветов Сергия на многие поколения Ключевский объясняет тем, что «Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло; своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч…».
Сухарева башня со своего основания пребывала с именем святого Сергия Радонежского и под его образом.
Как и все исторические средневековые города, Москву для защиты от нападения врагов окружали крепостные стены.
Сначала, когда город умещался на Боровицком холме, его защищала сохранившаяся до нынешних времен Кремлевская стена. Затем по мере роста города и превращения пригородных слобод и сел в городские улицы были построены новые линии крепостных стен: в начале XVI века — Китайгородская стена вокруг прилегающего к Кремлю района, и сейчас называющегося Китай-городом; еще полвека спустя по сегодняшнему Бульварному кольцу встала стена Белого города.
К концу XVI века московский посад разросся и распространился настолько, что, выйдя за пределы Белого города, подошел как раз к той границе, по которой проходит нынешнее Садовое кольцо.
Весной 1591 года в Москве было получено известие о том, что хан Крымской орды Казы-Гирей собирает войско к походу на Русь, и царь Федор Иоаннович повелел строить укрепления вокруг новых посадов.
Строительство укреплений вокруг Москвы при нависшей над городом опасности шло очень быстро: ставились надолбы, тыны, частоколы, устраивались завалы, рылись рвы и насыпались валы.
Современники называли эти укрепления Скородомом, так как они были скоро задуманы и скоро поставлены. В 1591 году врагам не удалось подойти к городу: после жестокого сражения у села Коломенского Казы-Гирей отступил от Москвы. Русское войско преследовало крымцев до Тулы и захватило много пленных. Но нападение татар показало, что существует реальная опасность для города и необходима четвертая линия обороны. «По отходе же Крымского Царя, — сообщает летопись, — чающе его впредь к Москве приходу, повеле Государь кругом Москвы, около всех посадов поставить град древяной», то есть основательную, настоящую крепостную стену.
На следующий год строительство было закончено. Вставшая вокруг посадов крепостная стена представляла собой внушительное сооружение: она имела 50 башен, в том числе 34 проездных, по внешней стороне стены был вырыт широкий и глубокий ров. Новая стена получила название Деревянный город. На так называемом Петровом плане Москвы (он был найден в архиве Петра I), сделанном в 1597–1599 годах, хорошо видны башни и стены Деревянного города.
Проездные башни, или, как их называли в Москве, ворота, ставились там, где к стене подходили дороги, и получили свое название по той дороге, которая проходила через них, или по городской улице, которая к ним вела.
Старинная дорога на Владимир, Суздаль, Ярославль и другие северо-восточные земли к тому времени на территории города давно уже стала улицей и называлась Сретенкой, и поэтому башня Деревянного города на Владимирской дороге получила название Сретенские ворота.
Сухарева башня. Фрагмент литографии середины ХIХ в.
Изображение Сретенских ворот на Петровом плане дает полное представление об их внешнем виде. Ворота имеют два проезда, над проездами видны бойницы, завершается башня тремя боевыми и одновременно наблюдательными площадками, покрытыми шатровыми крышами. С внешней стороны стены через ров к башне перекинут бревенчатый мост.
В Смуту начала XVII века, когда в Москве находились польско-литовские войска и русское ополчение в жестоких боях выбивало врага из города, стены и башни деревянного города были сожжены интервентами. После того как Деревянный город стал границей города, церемониальные государственные встречи стали проходить у его ворот.
Особенно знаменательными в истории страны стали две встречи у Сретенских ворот.
Первая происходила 18 июля 1605 года. Тогда москвичи встречали за Сретенскими воротами Деревянного города прибытие инокини Марфы — последней жены Ивана Грозного, матери царевича Дмитрия.
В Москве уже царствовал Лжедмитрий, и ему было необходимо, чтобы Марфа признала его своим сыном. Главное действо развивалось при въезде в Москву. Царица ехала в открытой карете, Лжедмитрий с обнаженной головой шел рядом с каретой, царственные мать и сын, как описывает современник, выражали радость встречи, и, видя это, растроганный народ «вопил и плакал».