Подле Першего на пухлом белом облаке свесив вниз ноги, сидела Кали-Даруга, без венца, в голубом мятом сарафане, где сама понева была покрыта множественными полосами, и похоже, усеяна крупными серо-синими пежинами. Облако почти касалось пузырчатым своим боком поверхности выря, и посему демоница находилась в непосредственной близи от лица своего Творца, оное она нежно голубила перстами и порой… вельми редко целовала в крылья носа.
Неспешно, будто появившись враз и ни откуда, а вернее выступив из более мглистой марности, где ноне кружил, то сжимая, то разжимая свои края ярко зеленый круг, выступил Небо. Он, подойдя к вырю, остановившись, с мягкостью воззрился на брата, а чуть-чуть погодя негромко сказал:
— Мальчик пробудился. Трясца молвила, поколь он чувствует слабость в конечностях, но это временное состояние. Крушец, однако, очень встревожен, не увидев подле тебя и Отца. Он, судя по всему, слышал, что произошло в кирке. Потому выкидывает не только сияние, но и боль в мальчика. Я пытался с ним поговорить, но он потребовал, чтобы его отнесли к Отцу. Надобно будет его принести сюда, как только Отец придет в себя.
— Мой Господь… Господь, — чуть слышно продышала Кали-Даруга и гулко хлюпнула носом. — Как я не справедлива к вам, Господь… Как порой бываю строга, жёстка в словах, мой дражайший… дражайший Господь.
Демоница низко склонила голову, и ее плечи судорожно затряслись. Еще мгновение и из глаз, сразу трех, потекли крупные, вязкие капли слез. Голубо-прозрачные они падали на щеку Першего и точно насыщая своей влажностью, придавали коже мягкость. Они скатывались вниз, и, стекая, улетали вниз в дымчатые облака. Кали-Даруга теперь и вовсе захлюпала носом и днесь не только плечи, но и вся ее плоть судорожно заколыхалась, а трепетавшие в такт второму языку губы лихорадочно зашептали:
— Никто, никто вас Господь не жалеет. Ни ваши сыны, ни братья, ни Родитель. Всем только давай… давай, а ноне когда вы так надломлены и я… Я туда же… Потерпите, потерпите. А выходит не могли терпеть. Все, все до последней капли перекачали этому неслуху Господу Крушецу, а он теперь тревожится. А, что тревожится коли чуть не погубил… Не погубил своей неразумностью основу… Основу всей этой Вселенной, моего дражайшего, дорогого Господа Першего.
Небо с нежностью смотревший на брата также по теплому обозрел и демоницу, а засим протянул к ней руки. Все также резво он поднял с плывущего облака рани, и, приткнув к своей груди, крепко обнял. Старший Рас принялся ласково гладить Кали-Даругу по черным, вьющимся волосам, плотно усыпающим ее спину, и целовать в макушку… так, как когда-то… много тысячелетий назад, по меркам землян, целовал маленькую девочку Владелину.
— Все будет хорошо, — проронил Небо и его бас-баритон зазвенел столь высоко, словно жаждая поддержать демоницу в ее рыданиях. — Не надобно плакать наша драгость… Наша драгоценная Кали-Даруга, милая наша девочка. Самое чудесное создание моего старшего брата… Самое удивительное и неповторимое творение во всем Всевышнем.
Рани Черных Каликамов надрывно хлюпнула носом и сразу прекратив рюмить и сотрясаться всей плотью, очень тихо произнесла, и та молвь плюхнула прямо в плечо Бога к коему тулилось ее лицо:
— Что вы такое говорите Зиждитель Небо. Какое я такое неповторимое творение, такое и говорить предосудительно.
Кали-Даруга совсем на немного отстранилась от плеча старшего Раса и заглянула в глубины… бездонные глубины его голубых очей, так схожих с чистотой раскинувшегося над Землей небосвода, с морской гладью, где легкой зябью али кудлатым взгривком пенится волна, с плоскими, точно блюдца горными озерами, схоронившимися в дальних разломах скальных гряд. Она медлила еще самую малость, а после нежно просияла Расу. И это впервые за такой бесконечно долгий срок измеряемый человеком, каковой пролег полосой разлома с того самого мига, когда космический диптер Светыча, вернее маймыра, уже растерявшего не только внешние признаки Богов, но и саму их суть, своей мощью уничтожил Родитель.
— Милая моя девочка, — ласково прошептал Небо, и теперь дрогнули его полные губы, так туго дрыгнув, что единожды затряслись все золотые волоски прикрывающие их. — Прости меня за Светыча, прости. Эта боль, она негасимая во мне, не прекращающаяся.
— Ничего, это надобно пережить, и ступать дальше. Сие все в прошлом, — чуть слышно отозвалась Кали-Даруга и из глаз ее сызнова заструились вязкими потоками слезы, дотоль смолкшие, принявшиеся заливать не только очи, щеки, уста, нос, но и второй язык на подбородке. — Светыч, наш милый мальчик в прошлом… А в будущем, в грядущем так на него похожий Господь Крушец.
— Прости… прости, — еще кажется тише… ниже… больнее… выдохнул Небо и стеклянностью взора блеснули переполнившиеся слезами его небесные очи.
А призрачные полосы, фигуры соединяясь своими гранями, скрещивались в единую махонистую призму и переливали по своей темной, как и все пространство кругом, марной поверхности зримые радужные блики света. Они поигрывали тонкими лучами и вились в дивные, крученые узлы. И в дольней комнате чанди плыл, перемешивая звуки космического шороха и густой тишины, легкий наигрыш капелей о воду, перешептывание листов в глухую ночь, гул стонущей от движения пластов почвы и отрывистый плач какой-то малой предвечерней пташки.
— Живица, — послышался глухим стоном бас-баритон Першего.
И оба творения, одно лишь Бога, а другое самого Родителя, будучи зависимыми от своего Отца встрепенулись. Рани торопко обернулась, и Небо также спешно спустил ее с рук на плывущее подле головы Димурга облако.
— Господь. Господь Перший, — тревожно прошептала демоница, обнимая руками лицо Бога и прижимая свои уста к его ноздрям. — Как вы себя чувствуете, мой дражайший Господь?
— Словно меня помяли, — медленно произнес старший Димург и только сейчас раскрыв глаза, глянул с теплотой на рани и младшего брата. — Или кто-то посидел. И это явно был не земной слон, а, по-видимому, тот самый Аспид, коего милый малецык Темряй поселил в Галактике Уветливый Сувой, в одной из систем.
— Ты хочешь сказать Отец, что Аспид, с которым малецык не смог справится когда-то на Лесном Чело, — проговорил Небо, и голос его слышимо наполнился радостью. — Днесь обитает в Уветливом Сувое?
Перший слегка изогнул губы, определенно, тем демонстрируя улыбку и с невыразимой теплотой посмотрел на брата, а после с не меньшей на демоницу и много мягче вопросил:
— Как, наш Крушец? И мальчик?
— Жаждут вас увидеть, — торопко проронила рани Черных Каликамов, нескрываемо полюбовно заглядывая в большие с темно-коричневой радужкой очи Димурга и нежно голубя его кожу на лице.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});