когда находилась рядом с ним. Цепи из шёлка весили больше, чем любые железные кандалы, тянувшие меня вниз, а шрамы на моей спине начали саднить, пока я таращилась на то, что когда-то было моим домом.
— Я не думаю… — начала я, и у меня свело горло.
Я не хотела возвращаться, я не могла. Не могла посмотреть в лицо своему прошлому.
— Эмель, — сказал Саалим. — Ты этого хотела.
За день до отъезда из Мадината Алмулихи я рассказала ему о том, что Фироз хочет вернуться домой.
— Мы можем взять с собой в путешествие Фироза и Рашида? Ты сказал, что к нашему каравану присоединятся ещё люди.
— Да, но они едут до тех мест, где мы планируем остановиться. Твой дом находится гораздо дальше, — сказал он, и складочка между его бровями углубилась.
Разгладив её пальцем, я сказала:
— Конечно. Я это знаю.
Я начала разворачиваться, а разочарование начало бороться с чувством облегчения. Он обхватил меня рукой за талию, и повернул к себе. Он начал изучать моё лицо, пытаясь узнать мои мысли.
— Ты хочешь вернуться? — спросил он.
Я пожевала щёку и попыталась разобраться в том, чего я хотела.
— В последний раз. Чтобы посмотреть…
— Чтобы исцелиться.
Наши глаза встретились.
— Тамам ходит на пристань каждый день, — сказала я.
Я кивнула в сторону таза с водой, над которым молился Саалим, доставая со дна камни, символизирующие членов его семьи, и перемещая их на благовония.
— А ты каждый день передвигаешь камни.
— Мы съездим туда. Но не ради Фироза и Рашида. Мы сделаем это ради тебя.
Он провёл большим пальцем по моей щеке.
— Тем более что нам всё равно надо проверить Усмана.
Теперь, когда мы оказались здесь, я начала бояться, что совершила ошибку, и что она дорого мне обойдётся. Наше путешествие сильно растянулось, а мне даже не хотелось заходить в поселение. Я не хотела видеть ничего из той жизни, которую я когда-то вела.
Фироз вскоре оказался подле меня. Он и Рашид были рады отправиться в путешествие вместе с нами. Когда я рассказала Фирозу о том, что это был подарок, и он ничего не был нам должен, он разрыдался.
— Мы не можем вечно от этого прятаться, — сказал, наконец, Фироз. — Знаешь, что сказала мне мама, когда я сообщил ей о том, что уезжаю в Алмулихи?
Оторвав взгляд от отцовского дворца, я посмотрела на своего друга. Я заметила, как на его челюсти сжался мускул, а в его глазах отразилось утреннее солнце.
— Чужой пир может казаться богаче твоего, но важно то, кто сидит за столом. Я сказал ей, что она ничего не знает об Алмулихи.
Он рассмеялся.
— И вот я возвращаюсь к ней. Я хочу сидеть за столом вместе со своей семьей.
Он взял мою руку в свою и нежно её сжал. Саалим стоял по другую руку от меня, нависая над нами и положив руку мне на спину. Почему я просто не могла остаться здесь? Стоя между людьми, которых любила? Фироз сказал:
— Мы ушли вместе. Не стоит ли нам всем вернуться туда?
И вот так, вместе с Саалимом и Фирозом, я вернулась в прошлое, в которое надеялась больше никогда не возвращаться.
Извилистые улицы, ведущие вдоль шатров — в которых жили люди! — были такими узкими. Я пристально вгляделась в них. Большинство шатров были раскрыты, люди внутри либо лежали на подушках, либо ходили вокруг, делая свои дела.
Когда мы миновали базар, я была поражена тому, каким он оказался заурядным. Когда-то я думала, что могу там потеряться. Всё было таким маленьким, таким жалким. Но только не голоса. Люди так громко кричали нам, когда мы проходили мимо. Они чувствовали, что наши кошельки набиты солью и деньгами.
А прохожие на улицах вели себя тихо и с любопытством смотрели на нас. Я вспомнила, что точно так же они смотрели на меня во дворце, когда я направлялась к мухáми. Они выглядели в точности как я, эти люди. И были одеты как я, но, когда они поняли, кто мы были такие, и встали на колени, я увидела, что нас разделяет гораздо больше, чем несколько лун.
Королева. Я была их королевой, но при этом чувствовала себя ребёнком, который хотел спрятаться от них и от тех воспоминаний, что навевало на меня это место. Эти воспоминания были повсюду. И они были слишком яркими. Я не могла закрыть глаза и перестать их видеть.
Саалим ещё крепче сжал мою руку, после чего мы дошли до дворцовой окраины. Вот она. Тюрьма, в которой я прожила всю свою жизнь. Дворец, в котором я научилась искать свободу, и где нашла свою любовь. Дворец, который забрал у меня столько же, сколько дал.
Чувствовал ли Саалим, что я разваливаюсь на части? Чувствовал ли он, что я раскололась надвое, а мои осколки посыпались на землю?
Я уставилась на то, что когда-то было всем моим миром, в котором мой отец был богом, а я попрошайкой. Каждое воспоминание о моей слепоте, о моём жутком непонимании того, в чём заключались жизнь, счастье и любовь, откололись от меня и упали на землю.
Дрожащей рукой, я вытерла щеки.
— Эмель? — спросил Саалим, повернувшись ко мне.
Его лицо, его голос, эта жизнь. Это было слишком. Я думала, что освободилась, но теперь я снова очутилась здесь. Мои воспоминания разом нахлынули на меня, и моё понимание всего начало размываться.
— Я не могу.
Я зарыдала и упала в его объятия, не обращая внимания на то, что на нас мог кто-то смотреть.
Прижав меня к себе, Саалим повёл меня во дворец. Я закрыла глаза и позволила завести меня внутрь. Я не хотела его видеть. Я не хотела там находиться. Шаг за шагом я продвигалась вперёд, не открывая глаз. Я знала здесь каждый поворот. И звуки вокруг меня рассказывали мне о том, где я шла.
Мы оказались внутри дворцовых шатров и сели на длинные скамьи, на которых я никогда раньше не сидела. Одна из них предназначалась для мухáми. Нас окружали те же самые подушки — именно на них лежали когда-то ахиры, наблюдавшие за тем, как отец сажал на поводок очередного шакала.
Усман заговорил с Саалимом. Слёзы перестали течь из моих глаз, и я тупо уставилась на помещение и слуг вокруг нас. Я узнала некоторых из них, но большинство были мне не знакомы. Узнал ли меня кто-нибудь из них?
Как вдруг:
— Эмель?
Я встала и развернулась. Где же она? Вон там!