Читать интересную книгу Переяславская Рада (Том 1) - Натан Рыбак

– И он так думает, и он!

А он хотел возразить, но язык не шевелился, онемел, стал точно деревянный.

Гетман смотрел на него и взглядом спрашивал:

«Что ж, правду говорят? Скажи сам».

Силуян Мужиловский собрал все силы и, словно выталкивая изо рта кусок свинца, закричал:

– Не правда, не правда! Брешут, все брешут!..

Проснулся в холодном поту. Над ним стоял караульный казак.

– Что там? Кто? – спросил испуганно, все еще не понимая, где он и что произошло.

– Изволили кричать, – пояснил казак.

Мужиловскому стало противно за себя. Откинулся на подушки.

– Ступай, братец, спать, почудилось мне что-то.

– А вы перекреститесь, – посоветовал казак уходя.

Сна уже не было. Тревожные мысли до самого утра не оставляли его.

Глава 5

Сразу же после беседы с воеводой князем Хилковым, Мартын Терновый пустился в обратный путь в Чигирин.

Приятная, легкая изморозь падала на землю вместе с вечерним сумраком.

Дышалось свободно. Конь резво ударял оземь кованым копытом.

В ушах Мартына все еще звучали слова воеводы. Самим сердцем запомнил сказанное им. Как далекий туман, развеялось воспоминание о вечере в чигиринской корчме. Пожалел, что не может сейчас увидеть Ивана Неживого.

Было чем порадовать старого казака. Выходило, что сам гетман и Капуста старались, чтобы людей, которые шли с Украины, приняли русские, дали им приют.

Ночь упала на землю внезапно, как бывает в позднюю осеннюю пору.

Стало трудно ехать. Мартын решил заночевать в первом же селе. Вскоре в темноте блеснул огонек, потом второй. По маленькой церковке Мартын узнал приграничное русское селение, через которое проезжал прошлым утром.

Сдерживая коня, он въехал в улицу, озираясь по сторонам, выбирая, у каких ворот остановиться и попросить приюта на ночь.

За забором в оконце избы светился огонь. Мартын спешился. Трижды постучал кулаком в ворота. Залаяла собака, хлопнула дверь.

– Кто там?

Вопрос прозвучал сурово, и Мартын как можно подробнее рассказал о себе, кто он, и откуда, и куда едет. Только после этих объяснений ему с опаской отворили ворота.

Он завел коня в конюшню. Конь, почуяв сено в яслях, заржал. Мартын принялся снимать седло. Человек, впустивший его, стоял в дверях и следил за каждым движением казака. Наконец Мартын управился с конем, и хозяин повел его в дом.

В избе Мартын перекрестился на красный угол и снова начал объяснять, теперь уже хозяйке, сидевшей с веретеном в руках, кто он и куда путь держит. Хозяйка оставила работу. Принесла воды, полила гостю на руки, подала чистый рушник. Мартын с благодарностью поклонился, а хозяйка уже просила его к столу. За спиной скрипнула дверь, кто-то вошел в избу.

Мартын оглянулся, пламя в печи освещало женщину, стоявшую на пороге, ярким светом. И она, и Мартын одновременно вскрикнули и бросились друг к другу.

***

...Такое могло статься только в сказке. Евдоха Терновая дрожащими руками крепко держала сына за плечи. Слезы туманили ей взор. Слова не могла сказать. Билась на груди у сына в счастливых рыданиях, а хозяин избы Ефрем Проскаков и его жена только дивились да охали.

Нет, не сон то был. Мать, его мать была с ним рядом. Мартын крепко прижимал ее к груди, а слезы все набегали и набегали на глаза, и он, счастливый и ошеломленный неожиданным счастьем, ловил их губами, глотал соленую влагу, словно в самых слезах заключена была внезапная радость.

Мог ли он надеяться? Была ли даже мысль такая? Думал: мать давно погибла, упала где-нибудь на безвестной дороге. Старенькая, бессильная, нищая – его родная мать! Но она теперь была рядом с ним, и они сидели на лавке в красном углу, под образами, и радушные хозяева, тоже обрадованные такой неожиданной встречей, всплескивали руками, смеялись, а потом поставили на стол штоф горелки, и все были как-то особенно счастливы.

– Вот кому в ноги поклонись – Марфе и Ефрему, душевные люди, поклонись им низко, сын. Они выручили. Спасли.

И Мартын Терновый встал на ноги и поклонился до земли Марфе, и поцеловал ее заскорузлую, сухую руку, и она поцеловала его в голову.

Низко, до самой земли, поклонился Мартын и Ефрему Проскакову, обнялись крепко.

– Да какой же ты, сынок, рослый стал, да красивый! – улыбнулась мать.

– А отца нашего... – и снова слезы затуманили взгляд.

– Не надо, мама, не надо, – попросил Мартын. – Знаю.

Она послушалась.

– Не надо, хорошо. Не надо... А Катря...

– И о том не надо, – попросил Мартын.

– Молчу, сынок. – И снова заплакала. – Думала я, все выплакала, слез нет, а они, видно, горем живятся, слезы мои, сынок.

– Молчите, мама, – он знал: надо сказать что-то хорошее, порадовать, успокоить, но таких слов не было. Надо правдою лечить раны, а правда могла только растравлять их новою болью.

А мать, как нарочно, спросила:

– Что на Украине, сынок, как дома?

И он не смог солгать матери, – ведь он никогда не говорил ей не правду.

– Худо, мама.

– Татары? – спросила она. – Паны?

– Всего хватает, мама, – попытался избежать ответа, но она настойчиво продолжала спрашивать:

– Что же оно будет, сынок, не видать мне, значит, родной земли?

– Погодите, мама, погодите, воротимся мы с вами в Байгород, в свою хату. – И вспомнил, что хату сожгли жолнеры Корецкого, а от самого Байгорода остался только пепел...

– Байгород... – прошептала задумчиво мать. – Когда Максим на колу помирал, звал тебя, сынок. Звал. Ты должен притти туда, Мартын, должен! – твердо и сурово сказала она, голосом, какого он никогда у нее не слыхал. – Ты поклянешься мне в этом, сынок, на сабле клятву дашь. – Глаза матери были сухи и сверкали, точно огонь вспыхнул в них и высушил слезы.

– Поклянусь, мама, – ответил Мартын, – и сдержу свое слово.

Мать рассказывала. Низкий, прокопченный и задымленный потолок убогой избы висел над головами. Русские люди, давшие приют матери и ему в эту осеннюю ночь, сидели и слушали, хотя многое из того, что рассказывала мать, они уже знали, – но горе было близким, общим для всех.

...Из Байгорода она ушла вместе со всеми людьми. Бежали ночью. Как раз на ту пору татары рыскали по всем шляхам, возвращались в Крым.

Старались обминуть их окольной дорогой, но не миновали. Наскочили татары на них как-то поутру, молодых в полон взяли, старых пограбили, кто сопротивлялся, того зарубили, и исчезли. А она осталась одна на дороге, без памяти, и ее подобрали добрые люди.

Начались долгие месяцы нужды, хождения с сумой. Чужой кусок хлеба сначала поперек горла становился. Где был Мартын тогда? Долгими ночами звала его. Думала, может, и он сложил голову, и никто очей ему не закрыл.

Может, ворон выклевал их?

Встретились на дороге люди. Такие же обездоленные и обиженные, как она. Шли в русскую землю и взяли с собой. Тут, в этом селе, она заболела, слегла, и добрые люди Ефрем и Марфа приютили ее, а когда выздоровела, не пустили от себя, осталась она у них. И правда, куда ей дальше итти, куда?

– И оставайся с нами, Евдокия, – сказала Марфа, – куда тебе? Там война, разорение, кто знает, что еще будет, а когда кончится, одолеют панов – тогда заберет тебя сын.

– Спасибо, Марфа, ой, великое спасибо! Только не доживу я до того, не доживу.

– Доживете, мама!

Мартын почти выкрикнул эти слова. Неужели не бывать ему хозяином на своей земле? Неужели мать не увидит Байгорода? И в этот миг Мартын Терновый, как никогда, почувствовал, что должен грудью своей стать за гетмана, ибо один гетман думает о его, Тернового, доле и сделает так, что сможет Мартынова мать увидеть родную землю.

Терновый сказал: скоро снова быть войне, воины русского царя подадут казакам помощь.

– Так, сынок, так, Мартын. Русские люди, вот они, – Марфа и Ефрем, такие все они, всегда бы нам вместе с ними быть, всегда.

Говорили обо всем. Говорил и Ефрем Проскаков. Мартын узнал: и ему тут не сладко, хоть никто с отцовской земли не гонит, никто не грозится ее отнять. Но оскудело царство хлебом, худо, что на границе жизнь неспокойная. И сюда татарские отряды заходили, а последнее время от радзивилловских наездов тоже изведали немало беды.

Однообразно трещал сверчок. Давно догорел огонь в печи, хозяйка засветила лучину, начала стелить постели. Мартыну постлали кожух на лавке, а сами хозяева взобрались на печь. Мартын отказывался. Мать уговорила лечь. Теперь мысль металась, как в тенетах: что же дальше? Брать ли мать с собой, или оставить пока здесь? А если взять, то куда?

Мать, казалось, угадала его беспокойство.

– Обо мне не заботься, об одном прошу – коли будет можно, коли доживу, приезжай за мной, а нет, так хоть могилу навести. Люди добрые покажут...

– Что вы, мама? – а у самого в горле задрожал предательский комок, и сердце затосковало.