Читать интересную книгу Мой-мой - Владимир Яременко-Толстой

– Сейчас мы пойдем спать. Мы пьем сегодня весь день. Сначала на кухне, а затем на балконе. Теперь здесь. А ты что, хочешь что-нибудь предложить?

– Я договорился встретиться с двумя хорошими русскими девушками, с которыми я познакомился вчера на открытии выставки в Русском музее. Думаю, они понравятся Киммо и твоему новому другу.

– Мой новый друг не нуждается в других женщинах, – медленно произносит Пия и добавляет, обращаясь к Вирусной Бородавке, – Правда?

– Нуждаюсь! – упрямо говорит Вирусная Бородавка.

– Что? – грозно вскидывается Пия.

– Нет, нет, не нуждаюсь, – испуганно сдается Вирусная Бородавка.

– А Киммо?

– Киммо тоже не нуждается, он – голубой.

– Тогда я не знаю, как быть.

– Оставь их себе. Все русские женщины – проститутки.

– Это не так!

– Они все проститутки. И русские дети тоже – проститутки.

– Стоп, не спеши, здесь я хочу с тобой серьезно поспорить!

– Все ваши дети – проститутки! – упрямо говорит Пия.

– Да, – поддерживает ее Вирусная Бородавка. – Когда мы вышли из клуба, мы встретили двоих – мальчика и девочку, они подошли к нам и попросили денег.

– Это было на канале Грибоедова в два часа ночи.

– Если дети просили денег в два часа ночи, это еще не значит, что они занимаются проституцией! Скорее всего, их просто послали родители-алкоголики, сами спрятавшиеся где-нибудь за углом. Родителям нужно было достать денег на водку, поэтому они послали детей, просить у иностранцев на выходе из клуба.

– Я дал им пятьдесят рублей и сказал, чтобы они этим больше не занимались.

– Он долго с ними разговаривал, а я переводила.

– Они пообещали мне, что начнут новую жизнь. Теперь у них есть деньги.

"Какой же ты мудак!" – думаю я про себя, поскольку они не дают мне вставить ни слова – "пятьдесят рублей это не деньги. Это кружка самого дешевого пива в клубе "Конюшенный двор" или бутылка самой дешевой водки в ночном магазине, а в Финляндии за такую сумму и того не купишь, за маленькое пиво в Хельсинки я заплатил вдвое больше".

– Он такой благородный, – говорит Пия, с восхищением глядя на

Вирусную Бородавку, а мне хочется вскочить и заехать ногой по его вонючему гнусному грызлу, выбить его гнилые зубы, заставить его проглотить всю кучу бычков из пепельницы на столе, вместе с обеими зажженными сигаретами – он снова из жадности и рассеянности закурил две. Я сдерживаю себя с большим трудом, понимая, что этот человек ни в чем не виноват. Это типичный люмпен-пролетариат, каких много везде. Во всем виновата Пия, это она подобрала его где-то на улицах Хельсинки, пригласила к себе и пустила в свою постель. Она – сука и блядь, в которую я влюбился и к которой привязался. Нужно ее отпустить, зачем она мне?

Пока они изощряются передо мной в красноречии, я закрываю глаза и пытаюсь представить себе перспективу нашего с Пией брака. Я вдруг отчетливо вижу перед собой картины из будущего, которое уже не наступит. Я вижу себя законным мужем финской женщины-дипломата, пьющей, гулящей, блядующей и невменяемой. Я вижу себя, разыскивающим ее по клубам и барам, тащащим домой ее кричащую, кусающуюся и вырывающуюся, как тащил свою жену один лагерный офицер в сибирской глухомани моего детства.

Над ним все смеялись, но мои родители искренне жалели его. Они считали, что ситуация у него тяжелая, что делает он все возможное только ради двух своих ребятишек – двух мальчиков, и еще из любви к ней. А она пила, она уходила и напивалась с охотниками и рыбаками, когда он был на службе, а затем задирала платье, показывая пизду и предлагая, чтобы ее трахали. Трахали ее не только рыбаки, охотники, ссыльные, но и местные якуты и юкагиры, а также ребята постарше.

Я видел эти сцены множество раз, иногда выстраивалась целая очередь, она кричала пьяная от удовольствия и оргазмов, требуя еще и еще. Ебаться она любила раком, это давало ей возможность еще кому-нибудь одновременно отсасывать. Такие срывы происходили у нее примерно раз в неделю, иногда реже. Как правило, кто-то сочувствующих сразу бежал к лагерю, чтобы сообщить мужу. Тогда он приходил ее забирать, он тащил ее за руку, а она вырывалась, ругаясь матом, царапая и кусая его. "Смотри, пацан" – сказал мне однажды дядька Денис, сам никогда в оргиях не участвовавший, когда мы наблюдали с ним за одной из подобных сцен, сидя на поваленном бурей дереве. – "Ведь он – офицер, а гордости-то нет никакой! Уж лучше бы он ее пристрелил…"

Неужели же я – человек-олень, рожденный в Сибири, шаман, поэт, себялюбиц, способен опуститься до таких унижений? Хватит, я и без того унизился донельзя! Надо что-то решать. Надо ставить точку. Эта женщина мне не нужна.

Очнувшись от размышлений, я смотрю на Пию. Ее стакан пуст. Вирусная Бородавка, как истинный джентльмен отправляется в паб, чтобы купить ей новый. Она смотрит мне в глаза и с расстановкой еще раз произносит:

– Все русские дети – проститутки!

Я молчу. Это ее бесит.

– Все русские женщины – тоже!

Вирусная Бородавка выносит ей новый стакан с водкой. Она берет его и отхлебывает. "И это говорит финский дипломат! Но ничего, мы еще посмотрим, чьи дети и женщины проститутки! Русские или финские, ведь все до поры до времени. Вполне может сучиться и так, что какой-нибудь там Педро или Алехандро, допущенный тобою в постель, впердолит свой грязный мексиканский хуй в розовую попку твоего маленького рыжего Кая, когда ты будешь спать пьяная. Вот тогда мы посмотрим!"

Сейчас же мне просто хочется дать ей пощечину, ударить ее наотмашь, сильно, чтобы она упала со стула, расплескав свой стакан, который она держит в руке. Любопытно, какая будет реакция? Наверное, Киммо и Вирусная Бородавка бросятся ко мне и станут держать меня за руки, а Пия будет кричать. Может быть, кто-то вызовет милицию, а, может, и нет. Почему я не в состоянии ударить женщину?

Наверное, потому, что я думаю, будто это нехорошо и безнравственно. Это издержки интеллигентского воспитания. Ответ на этот вопрос я не мог найти ни у кого, ни у своего великого предка, ни у других русских писателей? Можно ли бить женщину?

"Конечно, можно" – скажет мне через несколько дней молодая студентка Ксения, присланная из университета на летнюю практику в "НоМИ", с которой мы будем ходить по выставкам и говорить по душам.

– "Можно, и даже нужно! Женщину или мужчину, какая, в принципе, разница? В экстренной ситуации это просто необходимо. Когда ты бьешь любимого человека, ты даешь этим ему осознать, насколько он тебе дорог и важен. Есть ситуации, когда пощечина – это единственный выход!"

"Боже мой, Ксения, почему я не встретил тебя немного раньше? Тогда все могло бы быть по-другому! Спасибо тебе, ты открыла мне глубокую истину, которую я искал многие годы и не находил ни у кого! Пожалуйста, скажи мне, как твоя фамилия?" – попрошу я.

"О, моя фамилия не так звучна, как твоя!"

"Все равно, скажи мне, пожалуйста, скажи!"

"Моя фамилия – Колобова. Видишь, это не так красиво, как

Яременко-Толстой!"

"А фамилия твоей матери?"

"Она еще хуже!"

"Ну, скажи!"

"Сысоева".

"Да уж!"

"Да".

"Ксения Колобова-Сысоева, спасибо тебе за то, что ты мне сказала.

Ты дала мне освобождение, теперь я смогу бить женщин".

Глава 85. ДВА ОСИНОВЫХ КОЛА. МОЙ ПОСЛЕДНИЙ МЕССИДЖ.

Вместо того чтобы ударить Пию, влепить ей смачную пощечину, я молча встаю из-за столика, поворачиваюсь и ухожу. Меня никто не удерживает и не зовет. Я иду, чтобы встретиться с двумя русскими девушками, с которыми я познакомился на открытии выставки деревянной скульптуры в Русском музее. Но я весь погружен в свои думы.

– Похоже, на меня навели порчу, – говорю я им в кафе "Городок" на

Большой Конюшенной, где мы прячемся от внезапно хлынувшего проливного дождя.

– Кто же? – удивленно спрашивают они.

– Одна финская женщина.

– Да ты что? Это опасно! Санкт-Петербург построен на финских болотах, раньше здесь селились ведьмы и колдуны, я читала одну книгу, в которой все это описывается. Она у меня есть. Хочешь, дам почитать?

– Не надо, попробую справиться и без книг. Я сам начал писать книгу, она-то меня и спасет.

– Очень хочется почитать.

– Еще почитаешь.

В воскресенье мне становится плохо. Сильный болевой спазм сжимает желудок. Я задыхаюсь и ничего не могу есть. Все, началось, подействовало. Всю неделю я хожу по врачам, мне делают УЗИ и гастрофиброскопию, гастроэнтеролог профессор Горшков в медицинском центре "Профессор" на Чайковского 42, предоставляющем платные консультации профессоров, прощупывает мне все кишки и ничего не находит.

Мне больно глотать, я худею и теряю силы. В отчаянии посылаю телеграмму матери, а сам тем временем звоню Пие. Решаю просить ее о пощаде в надежде, что она надо мной сжалится и уничтожит эрена. Мессиджами мы больше не обмениваемся, и я ей с тех пор не звонил.