– Ну хорошо, но разве большинство понимает, что Шевек – гениальный ученый? – сказал Бедап. – Забавно, ведь и я тоже не могу понять его книг! Сам он считает, что на Анарресе несколько сотен людей все же способны в них разобраться. Например, эти студенты-энтузиасты, которые все пытаются организовать курс лекций по теории одновременности. Но по-моему, он преувеличивает: понимают его теорию максимум несколько десятков человек – и это еще очень неплохо! Но ты права: люди о нем знают, они чувствуют, что этим человеком стоит гордиться. Мне кажется, это заслуга нашего синдиката. Хотя бы отчасти. Мы напечатали труды Шевека. Возможно, это единственная стоящая вещь, которую мы сделали, но, по моим оценкам, и это уже очень неплохо.
– Конечно! Что-то ты тоже невеселый, Дап. День был тяжелый? Заседание Совета плохо прошло?
– Плохо. Очень плохо! Мне бы очень хотелось хоть немного развеселить тебя, Таквер, да что-то не получается. Синдикат стремится взорвать то основное чувство, которое связывает все наше общество: страх перед чужими, перед «внешним врагом». Сегодня, например, один юнец открыто угрожал нам насильственными мерами, чуть ли не казнями и арестами. Что ж, мысли-то у него убогие, но ведь найдутся и другие, которые его идеи подхватят… И еще эта Рулаг, черт бы ее побрал! Впрочем, она потрясающий оппонент!
– А ты знаешь, кто она такая, Дап?
– А что?
– Неужели Шев никогда тебе не говорил? Хотя он о ней старается не вспоминать… Рулаг – мать Шевека.
– Мать?
Таквер кивнула:
– Она уехала в Аббенай, когда ему еще двух не было. Бросила, по сути дела. С ним остался отец. Ничего необычного, конечно… Вот только Шев… Понимаешь, у него на всю жизнь осталось такое ощущение, будто он потерял что-то самое важное. И по-моему, его отец тоже очень страдал. Шев, конечно, никаких глобальных выводов из этого не делает – ну там, что своих детей всегда следует воспитывать самим и тому подобное, – но то, что для него верность – самое важное качество, это несомненно. И по-моему, коренится все в его прошлом.
– Но вот ведь что странно! – воскликнул Бедап, совершенно забыв о крепко спящей у него на коленях Пилюн. – Что она-то от Шева хочет? Почему она так злобно ведет себя по отношению к нему? Она ведь явно ждала сегодня, что он придет на это собрание, прекрасно зная, какие важные для него будут обсуждаться вопросы, и прекрасно понимая, что он душа нашей группы. Да и весь наш синдикат она ненавидит из-за него. Почему? Неужели это чувство вины, вывернутое наизнанку? Неужели одонийское общество настолько прогнило, что даже вроде бы «разумные» поступки мотивируются подобными чувствами – смесью вины и ненависти?.. А знаешь, Таквер, теперь, когда ты мне об этом сказала, я думаю: они ведь действительно похожи! Только в Рулаг все как бы затвердело, стало каменным… умерло…
Он не успел договорить: дверь открылась и вошли Шевек и Садик. Садик исполнилось десять, она была довольно высокая для своего возраста и очень худая – одни ноги. И целое облако густых темных волос на голове. Бедап видел теперь Шевека в новом свете – его неожиданно близкого родства с Рулаг – и точно открывал своего старого друга заново. Он только сейчас обратил внимание, какое измученное у Шевека лицо, прекрасное, полное жизни, но совершенно измученное, даже истощенное. И очень, очень необычное; они с Рулаг были, безусловно, очень похожи, но все же в его чертах было сходство и со многими другими анаррести – особенно с теми, кто, обладая высочайшим интеллектом и очень определенными взглядами на проблему свободы, сумел все же приспособиться к изоляции в их обделенном природой мире – мире больших расстояний между редкими поселениями людей, мире молчания и умалчивания, мире братства и разобщенности.
В комнате с приходом Шевека и Садик воцарилась между тем живая, радостная атмосфера: этим людям приятно было быть вместе. Пилюн передавали с рук на руки, еще довольно сонную, наливали друг другу сок из большой бутылки, задавали массу вопросов и охотно отвечали… Сперва в центре внимания оказалась Садик, потому что в кругу семьи она теперь бывала относительно редко. Потом разговор переключился на Шевека.
– Чего понадобилось этой старой Грязной Бороде?
– Так ты в институте был? У Сабула? – удивилась Таквер и внимательно посмотрела на Шевека.
Он сел с ней рядом и сообщил:
– Да, Сабул оставил мне сегодня записку. В синдикате. – Шевек залпом допил сок, и вокруг губ у него остался смешной полукруг, как у маленького ребенка. – Он сказал, что в Федерации физиков имеется свободное место. Это работа постоянная и совершенно, как он утверждает, автономная.
– И он предлагает ее тебе? В институте?
Шевек кивнул.
– Это он пытается внести тебя в общий список, – сказал Бедап.
– Да, я тоже так думаю. Если не можешь искоренить сорняк, сделай его себе полезным – так мы обычно говорили в Северном Поселении. – Шевек вдруг громко расхохотался. – Но ведь смешно, правда? – спросил он.
– Нет, – сказала Таквер. – Совсем не смешно. Просто отвратительно! Как ты вообще мог с ним разговаривать? После всей той грязи, которую он на тебя вылил! После всех тех гнусных и лживых утверждений, что ты якобы украл у него «Принципы» и даже не сообщил, что уррасти дали тебе премию Сео Оен! Ты что, забыл, как в прошлом году он заставил этих ребятишек, которые так хотели заниматься с тобой, прекратить посещать твои лекции, потому что ты якобы оказываешь на них тлетворное «крипто-авторитарное» (это же надо выдумать такое!) влияние! Это ты-то сторонник авторитаризма! Нет, это не смешно, его действия просто тошнотворны. Такое нельзя прощать, Шев. Нельзя по-человечески общаться с таким мерзавцем.
– Ну ты же знаешь, виноват не один Сабул. Он только служил рупором…
– Я понимаю, но эта роль ему нравится. И он слишком давно опустился, стал таким противным, грязным, жадным… Ладно. Ну и что же ты ему в итоге ответил?
– Я старался выиграть время. – Шевек снова засмеялся.
Таквер снова глянула на него, уже обеспокоенно: она поняла, что, несмотря на умение держать себя в руках и всю эту веселость, Шевек напряжен до крайности.
– Значит, ты не стал сразу класть его на лопатки?
– Я сказал, что несколько лет назад решил больше не принимать никаких постоянных назначений – пока не завершу работу над теорией. Ну а он ответил, что мне будет предоставлена полная свобода заниматься тем, чем я хочу, и продолжать свои исследования, потому что основной целью назначения меня на этот пост было – погодите, как же это он выразился? – «желание Совета облегчить мне доступ к лабораторному оборудованию и регулярным каналам информации, а также облегчить мне возможность публикации своих идей».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});