однако развитие обрабатывающей промышленности, в частности рост производственных мощностей леспромхоза, пуск завода «Музлесдревк» и планы по строительству льнозавода, остановили развитие трамвая в Чагинске — электричества на трамвай стало не хватать, и было принято решение свернуть трамвайную тему.
— Смотри-ка, парк… — сказал Роман.
Действительно парк, над входом сохранилась арка: «Парк Победителей».
Тут я тоже не бывал, не знал, что в Чагинске есть еще один парк. Хотя скорее не парк, а сквер — полсотни высоченных тополей в два ряда и под ними камень с табличкой.
— Красиво…
И я понял, что мимо не пройти.
В конце парка, где тополя переходили в дикую березовую рощу, синела старая дощатая беседка с вывеской «БАЛЫК» на крыше, я предложил перекусить, со вчерашней растебяки и зеленых помидоров мы ничего, кажется, не ели, и неизвестно, поедим ли сегодня. Роман согласился.
За беседкой обнаружился припаркованный внедорожник, рядом под полиэтиленовым навесом дымила коптильня, в мокрой траве наблюдался ящик пива. Коптильщик обрадовался посетителям, мы заказали двух судаков горячего копчения и холодно-копченый сомовий хвост, четыре бутылки «Ярославского» и чекушку «Люксовой». Устроились в беседке. Скамейка в беседке шла вокруг, а роль столиков исполняли ящики. Пиво, водку и судаков коптильщик принес сразу.
— Мне что-то нехорошо, — сказал Роман. — Надо отдохнуть…
— Согласен.
Я разлил «Люксовую» в пластиковые стаканчики и неожиданно обнаружил в кармане три утренние сушки, выложил на ящик.
— Первую лучше не закусывать, — сказал я. — Занюхай сушкой, а там пойдет.
— Мне как-то нехорошо, — повторил Роман.
Но от водки не отказался.
— Занюхать, но не грызть, — предупредил я.
Выпили. Занюхали кондыринскими сушками. Дождь стучал по натянутой сверху пленке.
— Может, я зря здесь остался? — опечаленно спросил Роман. — Я же тут чужой…
— Может, — согласился я. — Но если по правде, тут все чужие. А ты чужой в квадрате.
— Почему? — Роман нюхал сушку.
— Потому что остался. Никто бы из них не остался, они бежали бы быстрым почерком… то есть быстрым ходом, а ты как баран… короче, вот такой ты урод. Уродам не место среди нормальных, надень шапочку из фольги, возьми с полки торсионный генератор… то есть вали, пока живой…
Шмуля. Почти сказал. Но прикусил язык.
— Но я как лучше хочу…
Я попробовал судака, он оказался неплох. Сочный. Закоптить судака нелегко, обычно пересушивают так, что потом не разберешь — судак или терпуг; Тимофей знает коптильное дело, его определенно зовут Тимофей.
— Если честно, это и мне не понятно, — сказал я. — На хрена ты здесь? На хрена, Роман?
Плясал бы себе с шашкой и плясал, ехал бы в Кинешму, ехал бы в Волгореченск, в Тарусу.
Роман не ответил, думаю, эти вопросы ему уже надоели.
— На хрен мне надо — это один вопрос, — сказал он. — А вот почему здесь это никому не надо?
Можно бы и сома.
— Почему они так себя ведут? — спросил Роман. — Неужели им всем… настолько безразлично?
— Может, боятся?
— Чего боятся?
Я снова разлил «Люксовую». Выпили. Вторая порция пошла еще легче, а под судака и вовсе фантастически. Роман же закусывать не спешил, мял стаканчик, с сушкой играл.
— Кого они боятся? — повторил Роман.
Коптильщик принес сомовий хвост и мастерски разделал его ножом.
— Угощайтесь, — улыбнулся он.
— «Люксовая» весьма неплоха, спасибо, — поблагодарил я коптильщика.
— Там и мыло неплохое, — сказал вдруг Роман.
— Да, у меня брат на заводе, — сообщил коптильщик. — Оборудование поменяли в прошлом году, теперь качество прет.
Я не очень понял, про что это коптильщик — про мыло или про водку, попробовал сома. Сом оказался вполне качественный, напоминал тайменя, жирное белое мясо идеально под водку.
— Рома, попробуй сома, — предложил я. — Не пожалеешь.
— Да, попробую…
Но он не стал есть сома, доразлил водку. Я подумал, что мы несколько форсируем, но Рома уже выпил. Я не мог его не поддержать.
— Сом вкусный, — сообщил я.
— Кого вы боитесь? — спросил Роман у коптильщика.
Тот покачал головой.
У меня задергался левый глаз.
— Рома, — сказал я. — Все люди боятся одного. Все боятся пустоты. Одни боятся внешней, другие внутренней.
— Опять ты… — поморщился Роман. — Это же глупо, при чем здесь какая-то пустота? Люди боятся вполне конкретных вещей.
— Люди боятся того, о чем часто думают, — сказал я. — Не думаешь — не боишься.
Коптильщик отошел к машине, гремел посудой.
— Странное место, — сказал Роман. — Что он тут заработать рассчитывает?
— Он не хочет заработать, ему просто невыносимо.
— Ты думаешь?
Я снова разлил. Сегодня водка была весьма кстати.
— Думаю, что он электрик, — сказал я. — На пенсии. Купил списанную машину, ездит на рыбалку. Машина есть, а счастья нет, мужик загрустил, начал квасить, бабу свою бить. А тут движуха, стройка, котлован, ну и потянуло. Коммерческая часть — это десятое, тут главное душа. Невыносимо сидеть дома в стороне от жизни, вот и результат. Ешь сома, Рома.
Роман не торопился есть рыбу, крутил между пальцами сушку.
Мы допили, и Роман спросил:
— Почему так темно?
Было не особо и темно.
— Потому что ты умер, — ответил я.
Я это так сказал, то ли позлить, то ли от глупости, но Роман неожиданно задумался.
— В Чагинске? — уточнил он через минуту.
Разговор первой чекушки.
— Да, — подтвердил я. — Скорее всего. Мы здесь все умерли, я это вчера понял.
— В метафизическом смысле? — спросил Роман.
— В самом прямом. Укушен мышью и не выжил в районной поликлинике. Заражение крови и скоротечный энцефалит, скончался в жару и беспамятстве.
Роман потер сушкой лоб.
Мне нравятся такие разговоры.
— А я? — спросил Роман. — Как тогда я?
— Ты? Ты упал замертво.
— Упал замертво?
— Ну да. Во время кубанской казачьей пляски. Инфаркт.
Роман с надеждой оглянулся на коптильщика, но помощь не пришла.
— Чтобы осознать это, требуется время, — сказал я.
Роман раздавил сушку. Накачал запястья фланкировкой, молодец.
— Я думаю, ты преувеличиваешь, — сказал Роман. — Я понимаю, ты имеешь в виду некую… бытийную отстраненность…
Отстраненность, безусловно, имелась, в том числе и бытийная. Я и Чагинск перестали совпадать. Мы совпадали в мои восемь и в мои тринадцать, иногда пересекались в пятнадцать, сейчас нет. Чагинск стал непонятной декорацией, существовал словно параллельно, в неприятной для меня реальности, я больше не чувствовал и не любил его. Наверное, это случилось тогда, в тот вечер. Точно, в тот вечер.
Думаю, моя бабушка это понимала.
— Я никогда не падал замертво, — с некоторой обидой сказал Роман. — Это Хазин. Это он упал как собака… нажрался как собака…
Я разлил.
— А стихи? Тебе его стихи ненормальными не показались? — спросил Роман. — Про станцию «Мир»?
— А что не странно? Рома, оглянись! — Я повел стаканчиком