Читать интересную книгу Приключения Аввакума Захова. Повести - Андрей Гуляшки

Рассматривая стекло, он ощутил позади себя тяжелое дыхание полковника.

— Полюбуйтесь, — улыбнулся Аввакум и уступил ему место.

Полковник считался большим специалистом по огнестрельному оружию. Он ощупал отверстие и, посопев немного, заявил:

— Это работа бесшумного пистолета. Мне эта система знакома. Кончик пули острый, как шило.

Аввакум знал, что такая пуля, пробивая стекло, разминает его своим корпусом в микроскопический порошок и вращательным движением уносит за собой, так что обнаружить следы стекла не способна ни одна лупа.

Он поднял телефонную трубку и, набрав номер морга, спросил у врача, какой марки пуля.

— Кончик очень заострен, — ответил врач. Он только что извлек ее из-под левой лопатки.

— Царапин на ней не видно? — спросил Аввакум.

— Есть, — ответил врач. — На поверхности конуса.

— Я пришлю нарочного за этой ценной вещицей, — сказал Аввакум и положил трубку.

— Вот как это произошло, — продолжал полковник. Лицо его выражало вдохновение. — Здесь, в этом месте, — он указал на спинку стула, — находилось сердце профессора. Тяните отсюда прямую до отверстия в стекле и дальше сквозь него. Где будет конец прямой? По ту сторону дороги, за канавой. Возле той старой толстой сосны. Я утверждаю, что убийца стоял за той сосной. И стрелял из-за ее ствола.

— Едва ли, — возразил Аввакум. — Там находился ваш сержант. Вдохновение тотчас же исчезло с лица полковника. Он молчал и с горестным видом рассматривал узоры ковра. Как будто на нем было запечатлено что-то очень грустное.

— Тогда что же? — спросил он. — Ничего не понимаю.

— Я тоже, — тихо ответил Аввакум.

Лейтенант Петров попросил у полковника разрешения войти и, щелкнув каблуками, подал Аввакуму пакет с красными сургучными печатями. Он сообщил ему, что фотокопии отпечатков будут готовы завтра утром, и удалился.

Они снова остались вдвоем. Аввакум вскрыл пакет и вынул из него снимок вырванного из профессорской тетради листка и короткую записку начальника лаборатории. Записка была адресована полковнику Манову. Аввакум прочитал ее вслух: «Направляю вам фотокопию представленного для исследования листка из тетради. При химической обработке его лицевой стороны некоторые буквы текста не проявились из-за того, что нажим на ткань бумаги был слаб. С уважением…»

На фотокопии крупным неровным почерком профессора было написано: Plo еs Vi chae A rorae.

Успев взглянуть на этот текст через плечо Аввакума, полковник в отчаянии хлопнул руками.

— Попробуй пойми, что это значит! — простонал он. — Тут сам Навуходоносор не смог бы ничего разобрать, если б воскрес!

— Это текст шифрограммы, — сказал Аввакум. — Что же касается Навуходоносора, то этот вавилонский царь жил в пятом веке до нашей эры.

— Тебе бы все шутить, — бросил полковник. Зачем было вспоминать этого Навуходоносора? Он опустился в кресло и оперся головой на руку. Ему даже курить не хотелось.

Аввакум прошелся несколько раз по комнате, потом взял цветной карандаш в серебряном стакане профессора и что-то написал на снимке.

— Прочтите, — сказал он.

Теперь текст читался так: Flores Vitochae Aurorae. Аввакум восстановил недостающие в нем буквы.

— Хорошо, — сказал полковник. — И с этими буквами и без них шифрограмма одинаково непонятна и разобраться в ней абсолютно невозможно. Ну что все это значит? — Он задал этот вопрос, лишь бы не молчать. Слова могли иметь одно значение, а их условный смысл — его сам черт не разгадает. У него в желудке появилось жжение. Неизвестно почему он вспомнил жену. Она, конечно, его ждет, история с билетами еще не выветрилась из его головы. — Что все-таки могут означать эти слова? — повторил он равнодушным тоном.

— Они могут означать… — Аввакум старался держаться бодро и уверенно. — Они могут означать следующее: либо «Цветы Авроры для Витоши», либо «Цветы для Авроры с Витоши». — Ему удалось восстановить в тексте недостающие буквы, и, может быть, именно это придало ему бодрости.

Ни слова не сказав в ответ, полковник горько усмехнулся.

— Аврора — это значит рассвет, — сказал Аввакум, — заря. Некоторое время царило молчание.

Но вот полковник хлопнул себя по колену. Хлопнул так громко, как будто хотел убить какую-то противную букашку.

— Эврика! — воскликнул он, и его усталое лицо снова прояснилось. — А знаешь, какие у меня догадки?

— Не знаю, — сказал Аввакум.

— Вот послушай! — Полковник встал, причесал роговым гребешком поседевшие волосы, — вероятно, ему хотелось этим жестом несколько унять распиравшее его чувство гордости. — Так вот в чем состоят мои догадки, — продолжал он. — Имеют ли в этом деле значение падежи и падежные формы? По-моему, никакого значения не имеют. Важно другое. Заря, цветы, Витоша. Тот, которому надлежит получить снимки сооружения «Момчил-2», будет стоять где-то на подступах к Витоше с букетом цветов в руках. Когда? На рассвете! Где-нибудь между семью и восемью часами утра. Какое это место? Драгалевцы, Бояна, Княжево — вот она где разгадка-то! Утром я высылаю в эти места наблюдателей, и, уверяю тебя, они вернутся не с пустыми руками!

— Дай бог! — со вздохом ответил Аввакум. Полковник стал торопливо спускаться по лестнице.

14

Аввакума снова начала одолевать дремота, ему казалось, что он опять погружается в зеленоватую, холодную пучину и слышит звонкий, раскатистый смех. Но вдруг все исчезло, все унес вихрь каких-то невыносимых звуков — словно о его голову ударяются осколки льда.

Звонил телефон. Он никогда не дребезжал так громко и настойчиво. Аввакум привстал в кресле, в котором было задремал, включил свет и поднял трубку.

В этот миг что-то стукнуло по дверному стеклу и просвистело у самого его уха, а с противоположной стены посыпались кусочки штукатурки. Он инстинктивно пригнулся, добрался на четвереньках до двери, ведущей на веранду, задернул тяжелые бархатные портьеры и тогда выпрямился.

Стрелявший мог снова выпустить пулю, но теперь вероятность попадания была ничтожна. Он взял нож и выковырял из стены застрявшую пулю. Она оказалась острой, как шило.

Аввакум улыбнулся — этой штукой ничего не стоило и голову ему продырявить. Факт. Завтра, когда Прекрасная фея будет кланяться со сцены публике, он уже не смог бы ей похлопать. Не пришлось бы больше вспоминать и глубокий омут возле виноградника деда Седефчо, и серебряные пузыри. Впрочем, серебряных пузырей никогда не было, это просто его воображение… А почему, собственно, в него стреляли?

Тот, кто радовался своему хитроумию, стал себя вести слишком беспокойно. Он уже не посасывает с беззаботным видом свою трубочку, пропало у него желание пускаться в пляс. Он слоняется вокруг дома, где живет Аввакум, заставляет кого-то звонить ему по телефону, нацеливает на его голову бесшумный пистолет.

Аввакум посмотрел на часы — близилась полночь.

В камине еще тлели угли; подбросив дров, он пододвинул к очагу кресло, набил трубку и закурил.

На улице шумел дождь.

В самом деле, почему в него стреляли? Ведь многое из того, что относится к этому делу, было ему неизвестно. Ну а то, что он знал, — какой от этого прок? Знал это и полковник, и лейтенант, и даже озябший сержант. Хорошо, что ему дали рюмку коньяку. Но ведь по ним не стреляют? Если бы стреляли, ему бы уже сообщили об этом. В них наверняка никто не стрелял. А если стреляют в него, значит, полагают, что ему известно нечто очень важное, то, чего не знают другие.

В камине потрескивало пламя. Он протянул ноги поближе к огню. Даже ради такого вот удовольствия — сидеть и слушать, как потрескивает пламя в камине, — даже ради этого острая пуля не должна была его пронзить.

Но все-таки что же он знал такое, что неизвестно другим?

Размышляя так, Аввакум просидел примерно полчаса.

Затем его охватила жажда бурной деятельности. Он вынул пленку из кинокамеры и побежал через кухню в чуланчик, где устроил себе небольшую лабораторию. Двадцать минут спустя он уже наматывал пленку на бобину проектора. Когда он нажал на пусковые кнопки, на противоположной стене заулыбалось лицо Прекрасной феи.

Он прокрутил эту пленку несколько раз, то замедляя, то совсем останавливая ее. Глаза у него горели, как в лихорадке.

Потом он оделся, взял электрический фонарик, туристский топорик и вышел.

На улице по-прежнему была непогода — шел дождь со снегом.

Чуть пригнувшись и вглядываясь в темноту, он направился к последнему дому на их улице.

Утром, когда он раздвинул портьеры на двери, ведущей на веранду, он увидел белую от снега улицу — шел настоящий зимний снег.

Ровно в восемь часов пришел лейтенант Петров. Аввакум налил ему чашку кофе, затем подошел к двери, поближе к свету, и стал знакомиться с результатами лабораторных исследований, доставленных лейтенантом.