– Они говорили с вами?
– Да, я уже сказала, что вначале они были очень любезны, – Екатерина Дмитриевна всхлипнула.
– Отпускали тонкие комплименты?
– Да! – почти выкрикнула Худова и залилась слезами.
– Они говорили, что вы несравненны? Хороши? Что вы остроумны? Что у вас отменный вкус, манеры… Не говоря об изысканной внешности. Так?
– Так… – медленно проговорила Худова. – Один из них представился поэтом, а другой – знаменитым художником.
– Ах, и правда! Как же я запамятовал. Одного звали Микеланджело Буонарроти, а другого Франческо Петрарка. Так?
– Нет. Они представились иначе, – досадливо отмахнулась она. Женщина нахмурила лоб, пытаясь припомнить имена недавних знакомцев. Губы шептали начала иностранных фамилий: – ра, фа, ми, тье, – судорожно перебирала она. Но тщетно. – Ах, я забыла! – выпалила она в отчаянии.
– Довольно, сударыня, не напрягайте вашу, не отягощенную познаниями память. Хорошеньким женщинам вредно много думать… Резюмирую: они тешили вашу гордыню. Завлекали вас в сети тщеславия, – Виктор обернулся к притихшей аудитории. – Гордость, самолюбие, тщеславие, высокомерие, надменность, чванство – всё это разные виды одного основного явления – «обращенности на себя». Симптомы тщеславия это – нетерпение упреков, жажда похвал, поиск легких путей. Усилившееся тщеславие и рождает «гордыню»… Вот вам, господа, один из нагляднейших примеров, как мещанка Худова, попав в сети к проходимцам и льстецам, потешила свое тщеславие – родного отца «гордыни». Ну-с, и чего же вам не по нраву, Екатерина Дмитриевна?
– Они, они… заманили меня в чащу и… – подбородок женщины снова задрожал.
– Ну? Говорите, не стесняйтесь!
– И надругались надо мной, – Худова залилась слезами. – Они оказались вовсе не джентльменами. Они изменились прямо на глазах. У них под модными фраками были хвосты, а под шляпами – рога.
– И никаких мольбертов и томиков стихов? Не может быть! Ах, какое коварство! – Виктор шутовски всплеснул руками. – Право дело, сей казус так нетипичен для здешних обитателей. Наши барышни на дорогах чаще встречают невинных молодых францисканцев, идущих на литургию, али компании утомленных скопцов, после бурного ночного радения, либо старцев беззубых и немощных, забывших о плотских радостях. Либо, вот как вы – художников и поэтов, воспевающих целомудрие и кротость. Так? – он явно издевался.
– Неет… – Худова плакала, словно обиженная гимназистка.
– А вы бы хотели, чтобы я посочувствовал вам, да? Я разочарую вас, голубушка. Вместо сочувствия вы получите от меня наказание! Которое, хоть на йоту уменьшит в вас эту самую «гордыню», а заодно и легкомыслие, дабы в следующем разе вы наперед крепко подумали, прежде чем доверять кому-либо в моем лукавом царстве.
Виктор трижды хлопнул в ладоши. В аудиторию ввалились два молодца. Когда Екатерина Дмитриевна увидела их, то чуть не лишилась чувств. И было из-за чего… Молодцы сильно смахивали на сатиров или демонов: длинный, темный волос покрывал мощные руки и ноги; широкие обнаженные торсы играли бугристыми мышцами; в волосах клинообразных бородок блуждали лукавые усмешки; маленькие колючие глаза выражали угрюмую злобу; короткие, но толстые рога терялись в густых, лохматых шевелюрах. Кроме всего, эти «джентльмены» отличались исполинским ростом, из одежды на них красовались лишь кожаные повязки, прикрывающие выпуклые гениталии.
– Это же они! Они! – крикнула Худова, пятясь от входа.
– Поэт и художник?
– Да! То есть, нет! – каблук ботинка зацепился о нижний край кружевной юбки, женщина взмахнула руками и упала на пол.
Владимир сделал попытку встать со своего места и помочь несчастной, но Виктор буквально пригвоздил его взглядом, сделав безвольными руки и ноги.
– Сидеть, господин Махнев. Я не давал вам команды вставать! – голос Виктора звучал дробным, гулким эхом. Он и внешне подрос: его исполинская фигура, облаченная в темную мантию, занимала теперь половину пространства.
Ученики испуганно притихли.
– Екатерина Дмитриевна потешила свою гордыню! Она и при жизни ее слишком часто тешила… К тому же оказалась столь недальновидной, что посмела ослушаться своего патрона и поступить легкомысленно. Ну, а теперь мы потешимся над ней. Разденьте ее и тащите в цирк! – словно камнепад, прогрохотал страшный голос Виктора.
– В цирк, в цирк! – залопотали, загукали оба монстра. Их тонкие губы растянулись в ужасающе мерзких улыбках.
Оба подлетели к женщине. Один из гигантов потянул ее за край белоснежной нижней юбки, так же легко и небрежно, словно она была тряпичной марионеткой. Екатерина Дмитриевна вскрикнула и повисла в воздухе. Другой – в одно мгновение сорвал всю одежду. Худова выскользнула из платья, подобно конфете из легкого фантика. Шпильки, булавки и шнурки корсета разлетелись на мелкие кусочки и со звоном опали на мраморный пол. Все произошло так быстро, что она не успела даже прикрыться руками от посторонних любопытных глаз. Мелькнуло бледное, худенькое тело с небольшой, но нежной грудью, стройные ножки, темный мысок иссиня-черного, выпуклого лобка. Монстры подхватили несчастную за руки, взвились в воздух и растворились вместе с ней, оставив лишь дымный шлейф и облако серного газа.
– Итак, продолжим нашу лекцию. Надеюсь, вы поняли, что начало любого греха – есть гордость. Гордость никогда не бывает одна. Она порождает целую вереницу, с нею связанных, других грехов.
Но никто из учеников не слушал его. От неожиданности происходящего, нечаянной, а от того ошеломительной и беспомощной наготы Худовой, от непредсказуемости и быстроты всех событий, на лицах несчастной троицы застыло тупое и испуганное выражение. Виктор помолчал, глядя в пространство. Легкая усмешка тронула его красивые губы.
– Господа, вашим благородным лицам вовсе не идут маски овец. Уж больно вы сейчас похожи именно на этих глупых животных. Полно, не стоит уж так- то бояться. Как часто реальность оказывается ничем иным, как игрой нашего воображения. – Произнося это, он даже не скрывал своей иронии. Но именно она, отчего-то, заставляла леденеть сердца его учеников. – Ну хорошо, хорошо. Так уж и быть, сейчас я на минуту приоткрою занавес и покажу то место, где какое-то время будет находиться госпожа Худова, – продолжил он.
В зале погас свет. Позади Виктора дрогнула стена, засветился огромный экран. Дрожание и мельтешение красок, огней, звуков и запахов вмиг прекратилось. Перед зрителями появился высокий амфитеатр с круглой зеленоватой сценой. Ряды амфитеатра были заполнены многочисленной, довольно приличной публикой. Люди толпились в проходах, висели на галерке – свободных мест почти не было. Пахло лошадиным потом, порохом и паленой шерстью. На сцене стояли два деревянных столба. Меж столбов, привязанная цепями за руки и за ноги, томилась обнаженная и несчастная Екатерина Дмитриевна. Смертельная бледность покрывала красивое узкое лицо, карие глаза были крепко зажмурены, черные длинные волосы прилипли к мокрому лбу и вспотевшей узкой спине, легкие, сухие ступни почти по щиколотку увязали в серой, грязной тырсе[148].