Читать интересную книгу Исповедь королевы - Виктория Холт

Наступил сентябрь. Погода была все еще теплой. В Париж пришло известие о наступлении пруссаков и австрийцев. На улицу вышла толпа. Они кричали, что скоро мои родственники будут в Париже и убьют тех, кто, по их словам, плохо обращается с королевой.

Я услышала крики:

— Антуанетту — на фонарь!

Короткое затишье кончилось. Что же теперь будет?

Слышался колокольный звон.

Мы, вся семья, держались вместе, в одной комнате. Мы испытывали огромное желание быть вместе в минуту бедствия.

— Возможно, герцог Брунсвикский уже достиг Парижа. В таком случае мы можем ожидать, что совсем скоро будем свободны.

Если бы это было так! Но у меня уже не оставалось оптимизма, который позволил бы мне обманывать себя.

За нашими окнами стояли толпы. Мне было слышно, как они кричали:

— Антуанетта, к окну! Иди и посмотри, что мы принесли тебе, Антуанетта!

Король подошел к окну и тут же крикнул, чтобы я держалась подальше.

Но было уже слишком поздно. Я увидела это. Я увидела пику, на острие которой была насажена голова моей дорогой подруги, принцессы де Ламбаль.

В ту секунду я поняла, что, пока жива, я никогда не смогу изгнать это зрелище из своей памяти. Лицо, когда-то столь прелестное, теперь застыло в кричащем ужасе. Оно было обрамлено ниспадающими волосами, все еще прекрасными. И та ужасная, ужасная кровь…

Я почувствовала, что погружаюсь в бессознательное состояние. Я была счастлива избавиться от всего этого, пусть хотя бы только на время.

Как могли они утешить меня?

— Зачем она приехала? — спрашивала я, — Разве я не говорила ей? Она могла бы быть в безопасности в Англии. Что же плохого она сделала… кроме того, что любила меня?

Я припоминала сотни инцидентов из прошлого. Как она приветствовала меня, когда я только что приехала во Францию… Насколько теплее, насколько дружелюбнее, чем остальные члены семьи! «Она глупа», — говорил Вермон. Ах, моя самая милая и самая глупая Ламбаль! Зачем ты приехала сюда из безопасного места? Чтобы быть со мной, чтобы утешать меня, чтобы разделить со мной мое несчастье? И кончить вот так?!

Как же я ненавидела их, этих дикарей, завывающих там, снаружи! Моя ненависть к ним превратилась в бешенство. Это был единственный способ забыть о моем горе.

Позже мне принесли кольцо — то самое кольцо, которое я дала ей совсем недавно. Оно было на ней, когда толпа выволокла ее из тюрьмы, в которую ее заточили, когда нас привезли в Тампль.

Это был результат того, что называли сентябрьской резней. Тогда было дано разрешение убивать всех заключенных, которые могли считаться подозрительными.

Какая прекрасная возможность для толпы, когда такие люди, как Дантон, одобрили эти убийства! Сколько еще моих друзей пострадало в этой резне? Несомненно, это были самые мрачные дни в истории Франции.

В течение трех недель после того ужасного дня мы снова и снова слышали крики на улицах. Мы собирались все вместе, как прежде, и ждали. Какое ужасное несчастье должно было постичь нас теперь?

Однажды гвардейцы сказали нам, что сегодня народ не сердится. Люди радуются. Они танцуют на улицах. Совсем скоро мы услышим это.

У Франции больше не было короля. Монархии пришел конец.

Отношение к нам изменилось. Больше никто не называл короля «сир». Слова «ваше величество» считались неуважением к нации. Бог знает, какое наказание это могло навлечь.

Мы больше не были королем и королевой. Мы стали Людовиком и Антуанеттой Капет.

Луи заметил:

— Это не мое имя! Это имя некоторых моих предков, но не мое!

Но никто не обратил на это ни малейшего внимания. С тех пор и впредь мы были семейством Капет, ничем не отличающимся от всех прочих, за исключением, разумеется, того, что нас держали под пристальным наблюдением, а народ продолжал оскорблять нас и угрожать нашей жизни.

Эбер испытывал наслаждение, оскорбляя нас. Он с величайшим удовольствием называл Луи «Капетом» и поощрял гвардейцев делать то же самое. Они зевали прямо нам в лицо, сидели перед нами, развалившись, плевали на наши полы — словом, делали все, что могли, чтобы напомнить нам, что нас лишили нашего королевского звания.

Но даже такое положение не продолжалось долго. Король все еще оставался символом. Все еще были люди, которые помнили о нас и втайне демонстрировали нам свое почтение, которое они не могли отбросить в сторону только потому, что им сказали, что мы уже больше не король и королева.

Теперь у нас осталось только двое слуг: Тизон и Клери. Тизон был злобным стариком. Он запугивал свою жену и заставлял ее шпионить за нами. Оба они спали в комнате рядом с той, которую я занимала вместе с дофином, поскольку я передвинула его кровать в свою комнату. Моя дочь спала в той же комнате, где и Элизабет. Стеклянная перегородка позволяла этим двоим видеть все. Мы не чувствовали себя в безопасности и знали, что за каждым нашим движением пристально наблюдают.

Король вставал с постели в шесть часов. Тогда Клери входила в мою комнату и причесывала меня, а также Элизабет и мою дочь. Потом все мы шли завтракать вместе с королем.

Мы с Луи давали сыну уроки, потому что Луи страстно желал, чтобы он не вырос невежественным. Он часто с грустью говорил, что не собирается допускать, чтобы образованием его сына пренебрегли так же, как его собственным. Особенно ему хотелось, чтобы дофин изучал литературу. Он заставлял его учить отрывки из Расина и Корнеля. Мальчик взялся за это с энтузиазмом. Но все это время за нами наблюдали. Помню, когда однажды я преподавала маленькому Луи-Шарлю таблицы, гвардеец, не умевший читать, выхватил у меня из рук книгу и обвинил меня в том, что я учу мальчика писать шифром.

Вот так мы проводили дни. Если бы не наше мрачное окружение, не этот постоянный надзор, думаю, я могла бы быть довольно счастливой, живя такой вот простой жизнью. Я чаще видела своих детей, чем если бы жила со всей пышностью в Версале, и любовь между нами все росла. Если я пишу о своей дочери не так много, как о сыне, то это не потому, что я меньше любила ее. Она была мягкой и ласковой от природы. У нее не было того необузданного темперамента, который был присущ ее младшему брату. Она очень походила на Элизабет и была одним из величайших утешений в моей жизни. Но поскольку Луи-Шарль был дофином, я постоянно находилась в состоянии тревоги о нем. Мне приходилось постоянно думать о его благополучии, поэтому он чаще присутствовал в моих мыслях.

Мы кушали, словно самая простая семья. Потом король дремал, как обыкновенный отец семейства, а я иногда читала вслух, обычно что-нибудь из истории. Элизабет и Мария Тереза принимались по очереди читать отрывки из более легких произведений, таких, как «Тысяча и одна ночь» или «Эвелина» мисс Берни. Король просыпался и загадывал загадки из «Mercure de France»[155]. По крайней мере, у нас была семья.

Нам все время приходилось заниматься рукоделием, потому что мы с Элизабет должны были чинить свою одежду.

Однако каждый день нам приходилось выносить унижения. Нам постоянно напоминали, что мы — пленники, что теперь мы ничем не отличаемся от других. Фактически мы были даже менее значительными людьми, чем окружающие. Ведь наши тюремщики были, по крайней мере, свободными людьми. Тем не менее у нас были друзья. Тюржи, один из тех, кто обслуживал нас, был вместе с нами еще в Версале. Именно он открыл мне дверь прихожей под названием «Бычий Глаз», когда толпа гналась за мной по пятам. Он постоянно информировал нас о том, что происходило в окружающем мире. Мадам Клери, бывало, стояла под стеной Тампля и выкрикивала последние новости, чтобы мы могли знать о том, что происходит. Я обнаружила, что некоторые из охранявших нас людей, которые пришли сюда, полные ненависти к нам, теперь, после того, как они увидела нас всех вместе, склонились на нашу сторону. Своим поведением мы изобличали сплетни, которые они о нас слышали. Я показывала им вырезанные пряди детских волос и рассказывала, в каком возрасте они были, когда я выстригла у них эти локоны. Я перевязывала их надушенной лентой и немножко плакала над ними. Я часто видела, как при этом некоторые из этих людей с мрачными лицами отворачивались, растроганные.

Но ничто не оставалось статичным. Луи был прав, когда сказал, что они желают убить его, но у них есть какой-то другой план, позволяющий убрать его.

Мы узнали, что Луи должны судить за государственную измену.

Первым их шагом было лишить нас всех режущих инструментов — ножниц, ножей и даже вилок. Правда, нам разрешали пользоваться вилками во время еды, но их сразу же отбирали, как только мы заканчивали трапезу. Однажды вечером Луи сказали, что его отделят от нас.

Это был жестокий удар. Мы уже начали верить, что сможем вынести все что угодно до тех пор, пока мы вместе. Мы горько плакали, но это было бесполезно. Луи забрали от нас.