Больше всего Вашингтона угнетали эгоизм сограждан и отсутствие бескорыстия. Он уже махнул рукой на то, что его солдатам приходилось грабить местных фермеров, чтобы раздобыть себе пропитание, потому что иначе им оставалось только умереть с голоду. А тут еще пришло письмо от матери, жаловавшейся, что управляющий ее имением все доходы кладет себе в карман. И так обращаются с матерью главнокомандующего! Джордж написал брату Джеку, чтобы тот съездил и разобрался. Но тут выяснилось, что Мэри Болл по-прежнему обивает пороги, требуя себе пенсию, и всем прожужжала уши о том, что сын о ней совсем не заботится, сбежал куда-то там на войну, а мать тут пропадай совсем. Джордж попросил брата заехать к ней и «выяснить, в чем она действительно нуждается и что нужно для нее сделать». Он готов заплатить, лишь бы она перестала злословить за его спиной.
Пятого февраля пришло письмо от Лафайета, в котором энергичный поборник свободы предлагал своему кумиру провести эксперимент: купить вместе небольшое поместье, освободить прилагающихся к нему негров и сделать их арендаторами. Момент был выбран не самый удачный: хотя другим Вашингтон мог показаться богачом, война разорила его, а рабский труд был единственным способом поправить финансовые дела. «Я был бы рад присоединиться к Вам в столь похвальном деле, но вынужден отложить рассмотрение его подробностей до того момента, когда буду иметь удовольствие видеть Вас», — написал он в ответ.
Кстати, к этому времени Вашингтон начал испытывать проблемы со зрением: нагрузка на глаза во время войны была огромной, приходилось прочитывать кучу писем, и теперь ему понадобились очки. К середине февраля Дэвид Риттенхаус из Филадельфии прислал ему очки в серебряной оправе, к которым требовалось привыкнуть. Другой — но уже давней — проблемой были зубы. В потайном ящичке письменного стола в Маунт-Верноне Вашингтон хранил пару вырванных зубов; теперь он попросил Лунда прислать их ему, чтобы доктор Бейкер вставил их в искусственную челюсть. Это письмо было перехвачено британцами. То-то они веселились по поводу несчастья их главного врага! Вашингтон готов был сквозь землю провалиться, злясь на самого себя за неосмотрительность и стыдясь своего изъяна.
Во второй половине февраля он получил письмо от Гамильтона, новоиспеченного члена Конгресса: еще месяц назад он с Джеймсом Мэдисоном из Виргинии принял депутацию из трех человек, изложивших им жалобы Континентальной армии. Офицеры считают, что Вашингтон недостаточно активно борется за их права. Гамильтон, конечно, знает, что это не так, но не мешало бы устроить Конгрессу небольшую встряску.
Вашингтон ответил ему 4 марта после долгих и мучительных раздумий: «Страдания сетующей армии с одной стороны, некомпетентность Конгресса и медлительность штатов с другой — предвестники беды». Его мнение по финансовым вопросам не принимается в расчет, однако он не собирается давить на Конгресс и считает, что рассудительные офицеры должны прислушаться к голосу разума. Если выбить власть из рук Конгресса, пролитая кровь окажется пролитой напрасно. Солдаты — не куклы, играть с армией опасно.
Через неделю генерал узнал, что по лагерю ходит какая-то анонимка, призывающая офицеров собраться вместе и высказать свои претензии. Затем появилась другая бумага без подписи (вероятно, ее автором был Джон Армстронг-младший, адъютант Горацио Гейтса): глупо составлять петиции, кончится война — и ее герои останутся без штанов. Пока у них не отобрали оружие, надо пустить его в ход и взять силой то, что принадлежит им по праву. «И не доверяйте человеку, который посоветует вам умеренность и долготерпение».
Вашингтон запретил собрание офицеров и усовестил их. Осуждая их методы, но не цели, он сам назначил сбор на 15 марта, в полдень, а прежде написал Гамильтону в Филадельфию, чтобы тот принял меры во избежание гражданской войны. В самом деле, многие офицеры настолько обнищали, что после отставки попадут прямиком в долговую яму! Кто с этим смирится?
Местом сбора Вашингтон выбрал «Храм Добродетели», где проводились воскресные службы, танцы и масонские собрания (главнокомандующий исполнял обязанности мастера масонской ложи). Помещение было набито битком, когда генерал незаметно вошел туда через боковую дверь. Ему было не по себе в этой наэлектризованной атмосфере; впервые он всей кожей ощущал устремленные на него враждебные взгляды. Поднявшись на возвышение, он достал из кармана заготовленную речь на девяти страницах, испещренных восклицательными знаками и прочерками, обозначавшими паузы. Для начала пристыдил офицеров за неподобающее поведение, подчеркнув, что решения надо принимать хладнокровно. «Я был среди первых, кто вступил в борьбу за дело нашей общей родины. Я ни на минуту не покидал вас, разве что по государственным делам. Я был вашим товарищем и свидетелем ваших несчастий и не последним видел и признавал ваши заслуги. Вряд ли можно представить в конце войны, что мне безразличны ваши интересы». Офицеров призывают повернуть оружие против своей страны. Кто мог такое сказать? Разве что засланный из Нью-Йорка, «замышляющий недоброе, сея семена раздора и разлада между гражданской и военной властями». Надо дать Конгрессу шанс исправить упущения и подать потомкам пример истинного благородства.
Вашингтон никогда не был великим оратором. Он завоевывал сердца вовсе не своим красноречием. Вот и сейчас всё решил простой искренний жест, а не блестящая речь. Чтобы уверить офицеров в намерении Конгресса выполнить обязательства перед ними, Вашингтон решил прочесть им письмо от конгрессмена Джозефа Джонса из Виргинии. Достал листок, но читать не мог: строчки расплывались перед глазами. И тогда он водрузил на нос свои новенькие очки, пояснив: «Извините меня, господа. Я поседел на службе вам, а теперь, похоже, слепну». У офицеров слезы навернулись на глаза, ведь всё, что говорил им генерал, было правдой! Через несколько минут он вышел из зала; бунт был усмирен, так и не разразившись. По счастью, Конгресс сдержал обещание, данное за него Вашингтоном, и выплатил офицерам жалованье за пять лет. А несколько дней спустя пришло известие о Парижском мирном договоре.
Восемнадцатого апреля 1783 года Вашингтон официально объявил войскам о прекращении войны между Америкой и Великобританией и поблагодарил их за труды. «Счастливы, трижды счастливы будут они отныне, возводя огромное здание свободы и верховной власти на широком основании независимости… и учреждая приют для бедных и угнетенных всех народов и вероисповеданий», — писал он в приказе по армии. Теперь актерам этой великой пьесы остается лишь довести свои роли в совершенстве и неизменности до конца последнего акта, а затем раскланяться под аплодисменты. Главнокомандующий велел квартирмейстеру выдать увольнительные удостоверения, чтобы он смог распустить солдат по домам. В последующие дни он лично подписал несколько тысяч таких документов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});