Читать интересную книгу Мужчина в полный рост (A Man in Full) - Вулф Том

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — Жуткий вопль во весь голос, такой вырывается, когда всякая защита уже сломлена.

Ротто рухнул. Сначала набок, потом на спину. Конрад почти лежал на нем, вцепившись, как терьер. Он нащупал запястье Ротто. И вывернул его — назад, назад, назад, назад…

Щёлк.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — опять пронзительный крик, долгий всхлипывающий вздох.

Тяжело и прерывисто дыша, Ротто искоса смотрел на Конрада, но как будто не видел. Жидкий хвост волос распластался по полу. Сальный, грязный. На лице — злобное бессилие проигравшего.

Только сейчас Конрад заметил, какой гвалт стоит вокруг них.

— Дай ему, Ротто! Вмажь ему! Лох недоделанный! Давай! Давай!

Вокруг собралась вся «общая комната» — ватага Громилы, латиносы, китайцы-нарки, «Арийцы», вся честная компания. Краем глаза Конрад заметил молчаливый призрак рэп-мастера Эм-Си Нью-Йорк в зеленой бандане… Самого Громилу, его косички-дорожки… Пять-Ноль с круглыми от изумления глазами… Им было мало! Они хотели крови! Еще! Новых ударов! Выбитых зубов! Раздробленных костей!

Команда Ротто явно ждала, что сейчас их чемпион, их предводитель поднимется с пола и преподаст этому мелкому карасю самый страшный урок на всю жизнь. Они даже не вмешивались — какая помощь может быть нужна Ротто против такой мелюзги? Не понимали, что тот уже готов, спекся, можно выносить.

Конрад выпрямился, перешагнул через живот Ротто и сел. Разжал хватку. Медленно, беспрерывно стоная, Ротто поднял накачанную левую руку. На миг Конраду показалось, что он пытается схватить его за горло. Но рука тут же упала на правую, словно защищая ее. Конрад совсем отпустил отморозка. Он смотрел на парней Ротто, ожидая худшего. Те стояли как оглушенные. Они тоже смотрели, не отрываясь, но не на Конрада. На правую руку Ротто. Запястье было скручено петлей, пальцы больше не выпрямлялись. Рука опухала на глазах. Лицо Ротто корежила гримаса мучительной боли. Все замолчали. Открылась невероятная правда: один из властителей «общей комнаты», могучий главарь «Арийцев», только что потерпел поражение… от карася вдвое ниже его ростом.

По кольцу заключенных пробежал говорок. Несколько голов повернулись к двери. Кто-то положил руку на плечо Конраду. Он обернулся: Пять-Ноль.

— Э, брата! Вставай! Бросай эт дело! — Он показал на дверь. — Охрана!

К изумлению Конрада — он и думать не мог, что гаваец осмелится помочь ему на глазах парней Ротто, — Пять-Ноль подхватил его под мышки, поднял и втащил в кучку латиносов. Желтые робы разошлись по своим углам, как в начале «общего времени».

— Эй, вы! Придурки чокнутые! — орал Арментраут. — Опять кучковаться вздумали?!

Часто дыша, еще не опомнившись от случившегося, Конрад стоял с Пять-Ноль в группе латиносов. Арментраут и четыре охранника с дубинками озирались по сторонам. В центре территории белых на бетонном полу лежала одинокая фигура в желтой робе, стоная и перекатываясь со спины на бок. Пострадавший заключенный, причем серьезно пострадавший, охранников не удивил. Но когда они поняли, кто это, то глазам своим не поверили — Ротто, лидер белых!

Арментраут бросил подозрительный взгляд на Громилу, который повернулся в другую сторону с делано тупым безразличием на угрюмой физиономии. Арментраут посмотрел на парней Ротто. Из их угла доносилось глухое угрожающее бормотание. Они свирепо поглядывали на Конрада, но ни один охранник этого не заметил — им и в голову не пришло, что парень мог так уделать Ротто. Потом Арментраут посмотрел вниз, на самого пострадавшего.

— Черт, что происходит сегодня в этой сраной дыре?

— А-а-а-а… а-а-а-а… а-а-а-а… — Отморозок хватал воздух ртом и стонал. Глаза закрыты, лицо перекошено.

— Встать можешь?

— А-а-а-а… а-а-а-а… а-а-а-а…

— Ч-черт. — Арментраут оглянулся на своих людей. — Риз, лучше позвать Любимчика Джерри.

Любимчик Джерри — тюремный врач с отсохшей левой рукой и ногой, как у больного мускульной дистрофией мальчика из телепрограммы Джерри Льюиса.

— Значит, так! — скомандовал Арментраут. — «Общее время» кончилось! Строиться и обратно в камеры! Хотите выеживаться, выеживайтесь через стенки! — Арментраут посмотрел на Гнуса. — Вы стройтесь первыми, потом вы, — он посмотрел на Крутто, — а потом вы, — это было обращено к Громиле и рэп-мастеру Эм-Си Нью-Йорк. — Кто еще раз затеет свалку, отправится в Резиновую камеру!

В камере Пять-Ноль не унимался до самого отбоя. Гаваец так усердствовал, словно во время драки стоял рядом с Конрадом и болел за него.

— Э, брата! Ну ты дал эдому хымырю, а? Ну дал! — шепотом восхищался он. — Вся комната, бра, вся эда коробка, все смода-ли, как эдод бшой моккай, — «все видели, как этот здоровый бугай», — сел рядом с карасем, с тобой, бра, и начай строить глаз, так-так, начай говорить: «Давай, малый, хошь это, хошь то… Так-так!» И все хымыри, все думать, ты зассышь, а Ротто, он к тебе хотел как к махух, — «Ротто начал обращаться с тобой как с педиком», — но нет, не выйди, бра! Никаких вежливый хаый парин! Ты работать языком, ты работать мозги — так-так, ты сделайл этого аб-бала!

Пять-Ноль дрожал от радости за своего хатника — прямо фанат, чей кумир только что завоевал чемпионский титул, — но говорил только шепотом, хоть и восторженным. Гаваец был реалистом, он никогда не забывал о завтрашнем дне. В бетонном блоке Санта-Риты слова легко носились над проволокой из камеры в камеру, и Пять-Ноль вовсе не собирался всем и каждому сообщать, что болеет за карася, опустившего Ротто.

— О-оо, брата! — Гаваец затряс головой и отвел глаза. Шепот его стал еще тише. — Эдод биток по максусу, Конрад. Эдод бшой моккай — так-так, он гылаварь…

— Ничего, — сказал Конрад. — Все же видели. Он сам начал. За щеку меня схватил. Я же должен был сделать хоть что-нибудь.

— Эдо смодали, да, — «да, это они видели». — Но потом ты вырубить этого аб-бала. — Гаваец опустил голову и, посмотрев Конраду в глаза, мягко прибавил: — Тебя будут убить.

Конрад молча смотрел на него. Пять-Ноль кивнул.

— Моккай-чай-мертвяк, Конрад.

Конрад улыбнулся. Почему, он понятия не имел. «Тебя будут убить». Казалось, это не имеет к нему никакого отношения.

— Пять-Ноль, мне даже не верится, что это на самом деле. Кажется, сейчас проснусь и буду совсем в другом месте.

— Я знай, бра, я знай. Я давно хотей малюсь тайм-аут. Типа крикнуть: «Э! Охрана! Тайм-аут!» Выдергай все из розетки и не думай ни чём, отдыхай, типтак. Эдо место стал бы полне ничо, — «здесь было бы неплохо», — если б давать тайм-аут время от время.

Когда выключили свет, Конрад забрался наверх и вытянулся на спине. Жара была удушающая, сердце возбужденно частило, и он понимал — заснуть не удастся. Но ведь нужно отдохнуть перед… Конрад даже не представлял, что могло произойти завтра в «общей комнате». Он смотрел сквозь проволоку наверх, слушал скрежет вентиляторов и скрип мостков под шагами охранников. Вскоре над проволокой понеслись обычные ночные вопли. Шизик, которому мерещился Хэнк Аарон в костюме, начал требовать лекарства:

— Табле-етку…. табле-етку… табле-е-е-е-тку-у-у…

— О, черт! — Голос откуда-то слева. — Опять начинается. Дайте этому шаркуну его долбаные таблетки!

— Где эта Трутня?!

— Э! Трутня!

— Срочный вызов, Трутня! Реанимацию! Пациент Хенсли!

Голос с оклендским акцентом, кривляющийся, высокий. Конрад почувствовал жжение в голове. Началось.

— Не, пилюль этой бляди не надо! — Другой голос. — Этой бляди надо искупаться под душем, вот что, бля, ему надо прописать. Что-то воняет от него! Воняет, будто уже сдох! Ты позоришь нас, долбоеб!

— Мне же сказали! — закричал шизик. — Сказали, что я умру, если выйду из хаты!

— Хенсли! Хенсли! — Голос с оклендским акцентом. — Ты тоже? Тоже?

— Э, бра, — прошептал Пять-Ноль с нижней койки. — Слышаш?

— Да, слышу, Пять-Ноль.

— Хенсли! Высунь задницу, а то тебя не видно! Будешь в усрачке!

Пять-Ноль спрыгнул с койки и стоял теперь, показывая пальцем вверх, в темноту, куда-то на мостки.

— Может, они тебя отправить в Резиновый камера, Конрад! Или в Блок Бэ?

— Ты о чем, Пять-Ноль?

— Притворяй, что ты свихнулся, бра! Как Шибздик. Кричи всякий чушь, долби дверь, ори как ненорамальный, типтак. Прийти охрана, забирай тебя отсюда.

— Даже думать об этом не хочу, — сказал Конрад. — Я… — И осекся. Он собирался сказать: «Я останусь верен себе. Почему я стал драться с Ротто? Потому что не позволил себя оскорбить. За стенами этой грязной дыры, этого свинарника, никто никогда не узнает, что я жил как мужчина, дрался как мужчина, что я отказался продавать себя за какую бы то ни было цену. Но в этой бетонной коробке, в этом угрюмом жестоком мирке, единственном, который мне остался, — будут знать, и Зевс будет знать, и я, сын Зевса, буду знать это».