– Старуха одна. На свалке. Предсказательница.
– Так, может, наврала? Или ошиблась? Ты ей сразу и поверил?
– Поверил. Не смог почему-то не поверить. И, значит, всё правда.
– Брось ты, Д! Трендёж это всё! Брехня! Почему через две недели? Почему не через год? Почему не через двести лет?
– Эх, Гоша! Кто же может это знать! Через две недели, и всё тут! Вот поэтому я и тороплюсь закончить своё дело.
Гоша поморгал глазами.
– А на хрена тебе дело, если всему хана?
– Но ведь это же, Гоша, величайшее наслаждение – сделать гигантское дело и увидеть, как оно погибнет вместе с миром, вместе с человечеством, вместе со всеми его творениями, вместе со всеми его надеждами!
Гоша выпятил губы и задумчиво ими пожевал.
– М-да-да… Вообще-то в этом что-то есть, конечно… Падлой буду. Мне бы хоть пива вволю попить перед концом света! И всё, значит, погибнет?
– Да, всё!
– Ни фига не останется?
– Да, ни фига не останется.
– А страшно ведь, Д? Падлой буду!
– Конечно, страшно. Ещё как страшно.
– Так что же нам делать-то теперь?
– Ничего не делать. Ждать.
– Ну а если все узнают?
– Не узнают. Я только тебе эту тайну открыл. А ты не трепли языком. Если все узнают, светопреставление начнётся ещё раньше. Не стоит портить человечеству его последние дни.
– Ты прав, Федя! Фиг с ним! Пусть оно поживёт спокойно оставшиеся денёчки. А хорошо, Д! Никаких у меня забот не будет! Не надо будет пиво клянчить! Не надо будет бутылки собирать! Не надо будет с Варькой, сукой, лаяться! Не надо будет милиции этой сучьей опасаться! Лафа, Д! Кайф сплошной! Сплошное наслаждение!
Гоша помолчал, поскрёб затылок, почесал одну ногу о другую и пощупал свою сумку – целы ли бутылки?
– А может, пронесёт? А, Д? Может, как-нибудь рассосётся? Жалко мне человечества. И городов жалко – строили-строили, и всё коту под хвост, всему хана. Слушай, Достоевский, а может быть, нас инопланетяне спасут, тарелочники какие-нибудь? Может быть, конец света им нипочём? В последний момент придумают они что-нибудь, нажмут на какие-нибудь кнопки… Ну пусть хотя бы половина мира останется, я согласен.
– Нет, Гоша, это малодушие. Просто трусость. Конец так конец, как сказала одна моя знакомая. Надо смело смотреть в глаза ужасной правде и не прятать голову под крыло. Будем гордиться тем, что мы последние люди на земле, а может быть, и в нашей Галактике, а может быть, и во всей Вселенной.
– Ладно, – сказал Гоша, – будем гордиться. Вот, сынок мой взглянул на этот мир и сразу скумекал, что к чему. И рванул обратно. Долго его не было в мире, а и опять его в мире нет. И никогда его уже в мире не будет. Потому что и мира самого не будет, потому что не будет уже ни хрена. Всё путём, Михалыч, всё путём! Стремительно несёмся к катастрофе! Дух спирает! Даёшь конец света!
Гоша потёр пальцами кончик носа.
– Эх, Д., какие времена настали!
Тут он выругался так длинно и красиво, что Д. ему зааплодировал.
– Браво, Гоша! Превосходно, Гоша! Высочайший класс!
– Могу и получше, – сказал польщённый Гоша. – Это так, средненько.
Воробей-экстремист, насытившись крошками и своим могуществом, сидел уже неподвижно, втянув голову в перья. Дремал, вполне собою довольный. И вдруг откуда-то сверху к нему подлетел ещё один воробьишка, малорослый, щупленький, невзрачненький с виду. Для начала он клюнул потерявшего бдительность властелина точнёхонько в темя. Потом, расставив крылышки, он стал толкать его грудью, при этом он громко, угрожающе верещал. Ошеломлённый властитель отступал, едва пытаясь сопротивляться. Наконец, осознав бесполезность борьбы, он вспорхнул и ретировался. Поле боя осталось за малышом. Его поступком нельзя было не восхищаться. Он один выступил против тирана и, проявив удивительную силу духа, одолел его! Он один освободил воробьиный народ от узурпатора. Он один завоевал воробьям свободу!
Робкие воробышки стали осторожно подлетать к оставшимся крошкам, пока ещё не осмеливаясь их клевать. Но вот кто-то уже расхрабрился и клюнул. Вот и второй уже клюёт, и третий, и четвёртый. Вот уже вся стайка снова у скамейки. Все едят с жадностью, всем хватает. Но странно: малыш-герой, освободитель, избавитель, отважный, самоотверженный малыш вдруг растопыривает крылышки и начинает бросаться на освобождённых точно так же, как он бросался на свергнутого и посрамлённого тирана! И так же зло, так же угрожающе верещит при этом!
– Увы, мы ошиблись, – сказал Д. – Он не борец за свободу для всех, он борец за власть только для себя. Он тоже узурпатор. Он тоже деспот. Ах, Гоша, какое разочарование!
Гоша опять очень длинно выругался.
– Долой тиранию! – крикнул он потом и замахал на новоявленного тирана руками. Тот обратился в бегство.
– Соблазн власти! – сказал Д. – Против него трудно устоять. Некоторые наслаждение властью предпочитают всем остальным разновидностям удовольствий. История уже много веков мучается с подобными типами. Но они неистребимы. Имеется ведь и ещё один великий соблазн – соблазн повиновения. В рабстве, как и в смерти, есть утончённейшая сладость. Да и удобство тоже. Делай, что велят, и ни о чём не заботься. Потому-то и появляются цезари и бонапарты. Всё не так просто, брат Гоша.
– Да, Михалыч, сложностей по самые помидоры. Это я давно заметил. Но только как же это? Выходит, что все чем-то наслаждаются, всем достаётся какое-нибудь наслажденьице, никто не обойдён и все довольны? И несчастных нет совсем? Красивая уж больно картина получается!
– Нет, Гоша, картина не так уж хороша. Дело в том, что не все довольствуются доступными им наслаждениями, многих тянет к наслаждениям недоступным. Это и делает их несчастными. К примеру, есть у женщины хороший муж и неплохие дети. Ей бы наслаждаться семейным своим благополучием, но она, дурёха, другого мужчину любит, который на неё и внимания-то не обращает, и потому – совершенно несчастна. Или, например, человек вполне несвободный, сущий раб, короче говоря, прелести рабского своего состояния не понимает и бредит свободой. Ему бы смириться, ему бы сообразить, что куда проще наслаждаться рабством, чем о свободе своей тщетно заботиться. Но он, кретин, хочет непременно наслаждаться свободой, подай ему свободу, и всё тут. И конечно, он страдает, мучается, терзается. И разумеется, ему, бедняге, не позавидуешь. Или ещё пример: человек нервный, мнительный, психически неуравновешенный, хочет купить автомобиль, хочет насладиться быстрой ездой по роскошным автострадам. Ему говорят: «Да бросьте вы! На кой чёрт вам машина? С вашими-то нервами!» Но он упорствует и всё же покупает. И начинается для него каторжная жизнь. Он боится светофоров, боится милиции, боится ездить по городским улицам, боится загородных шоссе, боится дождя, боится листопада, боится гололёда, боится мальчишек, которые получают величайшее наслаждение, выцарапывая на машинах непристойные словечки, боится кого-нибудь задавить, боится, что кто-нибудь на него наедет, боится, что машину украдут, всю целиком или по крайней мере сопрут покрышки, а то и подфарники отвинтят, а заодно и зеркало и что-то там ещё отковыряют. И не машиной он наслаждается, а муками, которыми постоянно одаривает его эта дорогая, эта изящная, сверкающая лаком и никелем новенькая машина. Одним словом, любезный мой Гоша, чтобы наслаждаться в соответствии со своими потребностями, необходимо учитывать свои возможности и вести себя разумно. А поскольку много неразумных, то много и несчастных, которые о подлинных наслаждениях не могут даже и мечтать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});