Читать интересную книгу Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Владимир Успенский

В тишине послышался гул самолета. Раздался размеренный частый треск, потом крики и непонятный рев. Ольга, прижав руки к груди, сказала испуганно:

– Ой, стреляют!

Славка опеценел, будто столбняк на него напал. Потом, бросив ведро, кинулся в овсы.

– Куда ты! Вернись! – кричала Ольга, но Славка даже не оглянулся.

Мчался по полю, подпрыгивая, торопясь выбраться на открытое место. И не успел. Когда он выбежал на проселок, самолет уже скрылся. По косогору далеко рассыпались пестрые – белые с красным – коровы. А штук пять или шесть замертво лежало возле дороги. Одна еще дышала, тяжело, с хрипом; мелко дрожали ее вытянутые ноги. К ней подошел мужчина с ножом, прирезал.

На дороге виднелись следы пролитого молока. Горожане с пустой посудой толпились вокруг пастухов. Босой старик с коричневым узким лицом стоял, опираясь на кнутовище.

– Вот опять задержка приключилась, – говорил он. – Когда мы теперь соберем-то их? Вон они, а ж до самого леса добегли… Второй раз немец нас так пужает. Первый-то раз еще за Брянском, а, Феня? – обратился он к круглолицей девушке с очень толстыми ногами.

– За Брянском, – басовито ответила она.

– Во-во. С нами тогда свинари шли. А он с ероплана бомбы кинул. Три бомбы, а, Феня?

– Три, – сказала девушка.

– И, матерь ты моя, сколько он этих свиней поубивал! Хорошо, что город был близко. На мясу свинок пустили. А коровушек мы летом цельный день собирали.

Славка не стал больше слушать, заторопился к Ольге, размышляя, как это мог фашистский самолет оказаться возле Одуева. Может, Тулу летал разведывать или заблудился? Только он не там, где нужно, стрелял. Построчил бы из пулемета над городом – вот шуму-то было бы! Разговоров на целый месяц!

– Оля! – крикнул он, выбегая из овсов. – Оль, где же ты?

– Здесь, – тихо отозвалась Ольга.

Она лежала под кустом, поджав колени. Славка удивился: лицо бледное, глаза блестят, а губы какие-то пепельные, бесцветные.

– Испугалась, – сказала она. – Но это прошло.

– Бот не думал, что ты трусиха такая. Самолет-то уже улетел, пойдем, что ли?

– Подожди немного.

– Странная ты, – говорил Славка, усевшись рядом и пристально глядя в ее лицо.

Ольга молчала. Не могла же она сказать мальчишке, что, пока его не было, у нее вдруг возникла боль в животе. Пришлось лечь. Впервые так явственно и так резко шевельнулось в ней живое, тяжелое…

Славка смотрел-смотрел и начал догадываться кое о чем. Отодвинувшись немного, спросил грубовато, смущаясь:

– Слушай, Оль, может, тебе не надо за молоком-то ходить?

– Двигаться мне полезно, – ответила она.

Засмеялась тихонько, ласково провела кончиками пальцев по щеке Славки. – Ты уж молчи давай, тоже мне, профессор кислых щей выискался!

Они поднялись. Славка забрал у Ольги бидон. Долго шел молча. Потом, глядя под ноги и нарочно шлепая драными тапочками по сухой земле, спросил неуверенно:

– Оль, а у тебя это самое… Девочка или мальчик?

– Мальчик.

– Будто знаешь, – усомнился он.

– Раз говорю – знаю.

– Ну, тогда хорошо, – с явным облегчением произнес Славка: этот вопрос мучил его уже не первый день. – Понимаешь, Оль, девчонки, они что… Девчонок много. А мужчины ведь для войны нужны… Для следующей войны, – уточнил он.

* * *

Полк Захарова медленно отступал от реки Сож на юго-восток, к Десне. Немцам ни разу не удалось сбить полк с занятых позиций, но противник обходил то оправа, то слева, прорывался через боевые порядки необстрелянных соседей или нащупывал не прикрытые войсками места.

На ходу части пополнялись добровольцами из местных жителей, остатками разбитых подразделений. Полк насчитывал уже две тысячи человек, постепенно обрастал артиллерией, и даже три приблудных танка оставил у себя в батальоне хозяйственный капитан Патлюк.

От рубежа к рубежу отступали ночами, когда небо очищалось от немецких самолетов. В темноте не так стыдно было проходить через села, меньше встречалось людей. И чем дальше уходили бойцы, тем больше злобы накапливалось у них в сердцах.

На их страдном пути от горизонта до горизонта полыхали пожарища, висела в воздухе черная хмарь. Горели дома, горели созревшие хлеба. Виктору врезалось в память: высокая пшеница полегла кругами возле свежих воронок, убитая женщина на краю дороги стиснула, прижала к груди ребенка с оторванной головой. Руки закостенели, бойцам так и не удалось разжать их. И женщина, и ребенок, и окровавленная земля – все осыпано было спелыми пшеничными зернами, крупными, налитыми, будто вылепленными из воска. В селах и деревнях жители оставляли на ночь на ступенях крылечек хлеб и молоко для красноармейцев, вы» носили на дорогу ведра с чистой колодезной водой.

– Ты почему не пьешь? – спросил как-то на привале Виктор старшего сержанта Айрапетяна.

– Не могу, – нервно дернул плечами Айрапетян. За последнее время он будто высох, сделался еще меньше ростом, на лице до черноты обуглилась под солнцем кожа. – Понимаешь, не могу! Горькая эта вода. В горле она у меня застревает. Сам из колодца достану, тогда пью…

– Дурака валяешь, – сказал Виктор. – Люди о нас заботятся.

– За что? За то, что немца за собой ведем? Камнями нас бить надо!

– Ты не прав, мы делаем, что можем, – ответил ему Виктор и отошел, понимая, что спорить бессмысленно: позор отступления каждый переживает по-своему…

После боя на речке Проне Дьяконского представили к ордену Красной Звезды. Должен был получить орден и сержант-сапер, и политрук, командовавший противотанковыми пушками. Но наградные листы долго ходили по инстанциям, так долго, что заблудились где-то. Подполковник Захаров несколько раз запрашивал наградной отдел. Наконец оттуда приехал представитель. Он привез только один орден – Захарову и восемьдесят пять медалей «За отвагу». Разозленный такой несправедливостью, подполковник распорядился выдать Дьяконскому сразу две медали: за бой на Проне и за вывод бойцов из окружения. Медали получили старшие сержанты Носов и Айрапетян, старшины Мухов и Черновод, командиры батальонов Бесстужев и Патлюк, старший политрук Горицвет. Поносили их пару дней и сняли, не сговариваясь. Отступать с наградами было вдвойне стыдно.

* * *

В полк поступил приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270. Захаров читал его, потирая виски, забыл про погасшую папиросу во рту. Да, этот приказ вызван самой жизнью. Он был необходим сейчас, когда у некоторых командиров зародилось неверие и отчаяние. Бороться с паникой, с трусостью, с дезертирством нужно было самыми крутыми мерами. Особое внимание – подбору кадров. Анкеты, справки – это бумага. А что за ней? Какой за ней человек? Если родился в бедной семье, если родственники не подвергались репрессиям, это еще не значит, что ты сумеешь правильно руководить войсками и будешь смелым в бою. И с прекрасными бумагами люди бывают трусами и негодяями. Идя в бой, идя на смерть, человек обнажает до конца свою сущность. И кое-кто уже обнажил…

Захаров вместе с Горицветом отправился по подразделениям. До ближайшего батальона было восемь километров. Ехали верхом. Кавалеристы оба были неважные. Подполковник, городской житель, ерзал в седле взад и вперед. Горицвет держался уверенней, но у него были слишком длинные ноли, они едва не доставали до земли. Глядя на него, трудно было сдержать улыбку.

– Ну, как твое мнение, Николай Иванович? – опросил Захаров. – Что ты про этот приказ скажешь?

– Что про него говорить? Выполнять будем.

– В какой-то степени переоценка ценностей, неправда ли?

– Примем к руководству, – сказал Горицвет.

Захаров поморщился и подстегнул лошадь. Напрасно затеял этот разговор. Старший политрук, как всегда, отделался общими фразами. Или боится он свое мнение высказать, или вовсе нет у «его своего мнения? Много недостатков знал за Горицветам подполковник, но никогда не жаловался на него начальству. Прощал за то, что Горицвет хоть и работал без огонька, но на поверку у него всегда все было в порядке. Досконально выполнял приказы и инструкции, идущие свыше. Политинформации в подразделениях проводились регулярно, политдонесения отправлялись своевременно.

Горицвет не из тех политруков, которые живут душа в душу с бойцами, делят с ними горе и радость. Он и не мог быть таким по своему характеру, этот сухой, замкнутый человек. Но работу он знал, умел потребовать с подчиненных. И еще Горицвет хорош был тем, что, хоть и числился комиссаром полка, никогда не вмешивался в дела командира. Захарова это устраивало. Он знал таких комиссаров, с которыми не продохнешь: согласуй с ними каждый шаг, каждое слово.

Давно уж служил Захаров в одной дивизии с Горицветом, но до сих пор не мог как следует понять его. Держался Горицвет в стороне от командиров, ничем особо не отличался, но в должности его повышали быстрее других. Еще в Бресте доходили до Захарова слухи, что Горицвет человек нечистый, неискренний, что при нем надо держать язык за зубами. Но Захаров не очень-то верил этому: мало ли что наболтают про человека.